Вопрос Дня: Почему я восхищаюсь теми, кто может убежать от окружающих их обстоятельств?
Плодотворная Мысль Дня: Потому что я произошла от людей, осмелившихся пересечь Атлантику, чтобы начать новую жизнь».
На следующее утро Ли Пронски проснулась поздно. Было уже десять. Она мягко постучала в дверь Люси. Никакого ответа. Медленно, неожиданно почувствовав себя как-то по-матерински и очень глупо, Ли открыла дверь и заглянула внутрь. Девушка спала на постели в лифчике и трусиках, ее лицо было наполовину скрыто подушкой. Старинная рукопись лежала открытой на прикроватном столике, без сомнения, это был один из тех фамильных документов, которые Люси привезла для библиотеки.
Ли осторожно закрыла дверь; она невольно смутилась, подумав о желаниях, пробуждаемых видом молодой женщины в нижнем белье. Ли никогда не разделяла мнения, что женщины среднего возраста, как она, завидуют молоденьким девушкам вроде Люси; она не считала, что зависть к молодости – это неотъемлемая часть зрелости. Hex она чувствовала жалость, глядя на хрупкое, долговязое тело Люси. Жалость и глубокую усталость. Ли оставила девушке записку на стойке портье и решила отыскать старое, выходящее фасадом на набережную здание, где они жили с матерью Люси на Рива-дели-Чиавони в последнюю зиму. Китти Адамс преподавала тогда в университете, а она сама возилась с исследовательским грантом.
Несмотря на толпы народа, Ли шла очень быстро. Она остановилась, уставившись на огромные окна, выходящие на бухту Святого Марка. Интересно, кто сейчас наслаждается этим шикарным видом на Сан-Джорджио? А их просторными, наполненными светом комнатами, по которым гуляет морской ветер? Пребывание в Венеции стало их последним счастливым временем, проведенным вместе, несмотря на эксгибициониста, приметившего Китти в университете. Две недели подряд он стоял в чем мать родила в квартире, окна которой выходили на аудиторию, где преподавала Китти, розовощекий, как купидон из дворца герцога. Скоро стало ясно, что его видит только она одна, стоя на кафедре; студенты же ничего не замечали. Однажды утром, когда в аудитории никого не было, Китти подошла к окну и задрала рубашку, показав обнаженную грудь. Эксгибиционист мигом отступил в тень, и при этом в его взгляде, как она потом рассказала Ли, была видна беспредельная печаль. Больше он не появлялся. «Я грудью встала против мужчины, – смеясь, говорила Китти, – и победила его, так же как первопроходцы покоряют реку».
«До чего же легко и остроумно она выпутывалась из неприятных ситуаций», – подумала Ли. Китти, помнится, еще шутила, что эксгибиционист был просто счастлив, что так легко удовлетворил свои желания.
Ли повернулась спиной к дому и пошла вниз по тротуару, лицо ее было печальным. Интересно, хоть кто-нибудь понимал всю глубину любви, которую она испытывала к своей возлюбленной? Иногда она сомневалась в том, что это осознавала даже сама Китти. Если бы она знала, как управлять настроениями Ли, то, возможно, не уехала бы тогда и не погибла. Хотя все это чепуха. Во всем виновата именно она, Ли.
Наверное, Люси до сих пор полностью не оправилась от потрясения. Беатрис, сестра Китти, рассказала ей, как девушка была вынуждена сдавать студентам комнаты в старом доме ее матери, чтобы оплатить счета. Те деньги, что Люси получала по доверенности, переходили в ее собственность только по достижении тридцати пяти лет. А сколько же ей сейчас? Ли забыла. Двадцать девять? Когда ей было столько же лет, сколько Люси, она уже прочно стояла на ногах и учила студентов, слоняющихся по кампусу с таким же стеклянным, растерянным взглядом, как и у этой великовозрастной девушки.
Разумеется, Ли толком ее не знала. Китти была скрытной и тщательно хранила в тайне все подробности своих взаимоотношений с дочерью, но Ли чувствовала, какая сильная любовь пульсирует между ними. Когда они покинули Люси, отправившись в путешествие, то все равно постоянно возвращались в Торонто, так как Китти хотела повидаться со своей дочерью. В последний раз Ли видела Люси на похоронах.
Спустя год после смерти Китти сотрудница «Редких книг и архивов Миллера» позвонила Ли и объяснила ей, что она беспокоится за Люси, так как та погрузилась в себя, словно бы ушла из этого мира после гибели матери. Эта архивистка, подруга Китти, попросила у Ли помощи, но та грубо оборвала ее: «Не мое дело». Да и что она могла сделать для девушки, которую едва знала? После этой трагедии Ли взяла длительный отпуск и уехала в США, хотела пожить в Бруклине. Она и понятия не имела, что чувствует или о чем думает Люси.
Еще меньше она понимала в материнстве. «Да, хоть и прошло полтора года, ничего не изменилось», – сказала себе Ли, сойдя с тротуара и направляясь на площадь Святого Марка. Она считала себя слишком самостоятельной, чтобы обзаводиться семьей, даже семьей Китти. Но все равно решила попытаться, ради своей любви.
Взглянув на площадь, она увидела Люси, которая сидела за столиком в кафе, рядом с базиликой, погрузившись в чтение. Ли подумала, что девушка производит впечатление слишком крупной, или, как это обычно называют, здоровой. Однако, несмотря на короткие, остриженные по-мужски волосы и широкие плечи, Люси, пожалуй, все-таки была симпатичной. Да, смотреть на нее – одно удовольствие, девушка прямо лучилась здоровьем, нехотя призналась сама себе Ли. Ее полногубый рот с ослепительно белыми зубами и длинная, молочно-белая шея были совершенны, и их линии закруглялись плавно, как на античных статуях. Но ее раздражало, что Люси так жадно читает фамильные документы, совершенно забыв обо всех заветах своей матери. Как часто Ли внушала своим студентам: нельзя не доверять рассказчику, повествующему от первого лица. И как часто она видела полное пренебрежение этим осторожным советом. Если в тексте говорится «я», все принимают это за чистую монету. И почему, интересно, Люси выбрала эту прозрачную блузку, застегнув ее на третью пуговицу, и ничего не надела вниз? Они ведь живут в этом насквозь мужском мире, неужели ей не хватило ума взять с собой пиджак?
Люси только-только открыла дневник, когда заметила Ли, идущую к ней через площадь. До чего же неприятно провести завтрак в такой компании, когда хочется почитать. Девушке было все еще не по себе от перелета; тело слегка ломило, как будто бы начиналась простуда. По крайней мере, регата избавит ее от обязанности поддерживать разговор. Тысячи лодок уже качались на волнах на старте в бухте Святого Марка. Портье сказал, что регата в этом году проводится поздно из-за сильных ветров и неожиданно холодной погоды.
– А, ты просматриваешь фамильные документы? Это одно из писем Казановы? – Ли, садясь, указала, на тетрадь.
– Нет. Это путевой дневник моей дальней родственницы. Сегодня в полдень мне надо передать записи в библиотеку Сансовино вместе с другими документами.
– Можно взглянуть? – Ли взяла тетрадь своими неуклюжими пальцами и заглянула внутрь. – Надо же, какой старомодный и изящный почерк.
– Лучше не трогать это без перчаток, – сказала Люси.
– Почему же?
– Мне не следовало бы даже просматривать его на открытом воздухе, – ответила Люси. Она забрала путевой журнал и убрала его обратно в архивную коробку жестом собственника положив руку на крышку.
