Через месяц после предложения того таксиста появился еще один клиент. Его звали Мин. Он торговал всякой всячиной и много разъезжал — словом, обычный клиент, только не такой жестокий, как большинство.
К Мину я ничего не испытывала — для меня он был чем-то вроде лестницы, по которой можно вскарабкаться, неким выходом. Однажды Мин предложил мне остаться, я начала проводить ночи у него. Его хибара находилась на крыше одного здания рядом с рекой, в районе, который мы называли «Четыре реки», — в этом месте сливались Тонлесап и Меконг. Хибара походила на шалаш, собранный из разнородных кусков дерева и листов железа, как и множество других хибар по всему городу. Два дня Мин кормил меня и всячески обо мне заботился, а потом сказал, что деньги закончились и мне придется выйти на улицу — зарабатывать нам на жизнь. Сказал, что открывает свое дело, магазин, в котором мы будем работать вместе. Впрочем, о планах Мин выражался как-то пространно, так что я не поверила ему
Никакого официального соглашения между нами не было. Я не ушла от тетушки Пэувэ. Но начала работать на Мина. Обычно я поджидала клиентов, а он приглядывал за мной со своего мотоцикла. Работала я и на тетушку Пэувэ: недели две по вечерам я бывала у нее, а днем зарабатывала деньги «нам обоим». Потом я поняла, что Мин, как и другие мужчины, обманывает меня, и перестала работать «на нас».
Я вернулась к тетушке Пэувэ. Мин здорово разозлился на меня. Прошло уже несколько месяцев, а он все не унимался. Я же лишний раз убедилась в том. что бросить занятие проституцией можно только одним способом — найти себе действительно богатого мужчину.
Глава 6. Иностранцы
Порой меня охватывала настоящая злость. Может, во мне говорила кровь пнонгов — вдруг я не выдерживала и восставала. В первый раз это случилось, когда я дала убежать двум девушкам и меня жестоко наказали. Во второй раз дело было уже в самом конце моего пребывания у тетушки Пэувэ. Тогда я выстрелила в клиента.
Был 1989 год. В этот период белых в Пномпене стало очень много. В 1988–1989 годах, после ухода из страны вьетнамских войск, а с ними русских и немцев, вместо них приехали французы, итальянцы и англичане. В Париже велись переговоры о мире, поэтому вновь прибывшие были большей частью из гуманитарных организаций вроде Красного Креста. И вот в тот вечер, когда я стреляла в клиента, на улицах было полно подвыпивших людей, которые кричали и смеялись. Они отмечали какой-то общий праздник — кажется, Новый год.
Тот клиент всегда выбирал меня и Мом. Когда он в очередной раз заявлялся к тетушке Пэувэ, мы пытались улизнуть, но он всегда показывал на нас, хотя иногда мы шли в сопровождении других девушек. Он всегда приводил нас в комнату, где было человек десять-пятнадцать и все пьяные. Однажды они накачали нас наркотиками. Дали что-то выпить, а очнулись мы уже все в синяках. Клиент вечно жаловался, а нам потом доставалось. Да он и сам любил пустить в ход кулаки — здоровенный такой, сущий зверь.
К тому времени Мом снова вернулась к тетушке Пэувэ — ее дружок Роен был в отъезде, а у матери закончились деньги. В тот вечер клиент снова выбрал меня и Мом. Он отвез нас аж в Кен Квай, деревню за пределами Пномпеня, может, это были его родные места. От него разило спиртным, а время было позднее; нам показалось, что на этот раз дружков своих он не пригласил. Клиент отвел нас в комнату над баром, а сам продолжал пить.
Было уже очень поздно. Он пил несколько часов, а потом начал орать и стрелять в Мом. Стрелял он не беспорядочно: сидя на стуле, метил куда-нибудь рядом с Мом, пугая ее, — совсем как, бывало, мой муж. Это занятие его очень забавляло. Потом он вышел в уборную, оставив оружие на столе. Я взяла пистолет и пошла за ним. Увидев меня, клиент испугался: «Не надо, не делай этого, кхмао!» — но я выстрелила.
Пуля попала ему в ногу. Он завопил, но никто его не услышал — на улице было слишком шумно. Я в самом деле хотела убить этого человека, но подумала о его жене — ведь у него наверняка была жена, а может, и дочери. Мы завязали ему рот и оставили, а сами убежали. Он здорово струхнул, да и мы тоже. Мы бежали от того места как можно дальше, а на рассвете нашли таксиста, который на мотоцикле отвез нас обратно в бордель.
Потом тот клиент все же пришел к тетушке Пэувэ с жалобой, но не сразу — может, боялся, а может, отлеживался в больнице. Однако к тому времени я уже нашла себе надежного защитника — Дитриха.
* * *
Дитрих работал в гуманитарной организации, находившейся в Пномпене. Однажды вечером, когда я стояла на улице, он выбрал меня. Я стояла на обочине, когда увидела, как «Тойота» с названием организации медленно проехала мимо, а потом сделала круг по кварталу и, вернувшись, остановилась рядом со мной.
Тетушка Пэувэ, как всегда, наблюдала — именно она вела переговоры и брала деньги. Впервые мне попался клиент из белых. Этому парню было около тридцати. В его внешности меня поразили две вещи: ужасно высокий рост и какая-то странная прическа: волосы на макушке длинные, а в остальных местах коротко подстриженные.
Дитрих отличался от других клиентов еще и тем, что не повел меня сразу в номер. Сначала мы остановились в какой-то забегаловке — он хотел поесть. Дитрих знал всего с десяток кхмерских слов, ну а я, понятное дело, по-немецки совсем не говорила. Он угостил и меня, чего ни один клиент никогда не делал, и даже пытался поговорить. Все кривлялся и строил рожи — смешил меня. Даже потянул кончики моих губ вверх, чтобы я улыбнулась. Такой забавный парень.
Дитрих привел меня в гостиничный номер, там-то я впервые увидела матрас. Мне было как-то не по себе. Я не знала, что этот иностранец сделает со мной: а вдруг белые не такие, как кхмеры. Дитрих сел на кровать и похлопал рядом с собой, приглашая меня тоже присесть. Но когда я села, матрас оказался таким мягким, что мне почудилось, будто сейчас я утону в нем. Я в ужасе вскочила. Иностранец снова залился смехом и поманил меня рукой, приглашая пройти в ванную.
Я рада была убраться от этого матраса подальше, но ванная оказалась не менее странной. Все сверкало чистотой, но я никак не могла найти тазик с водой, чтобы помыться. Среди всех этих блестящих краников и пустых раковин я нашла лишь немного воды на дне унитаза. Такой унитаз я видела впервые, поэтому решила, что он здесь вместо тазика для умывания. Сбрызнув лицо водой, я удивилась: «Неужели это все? Неужели белые не моются?»
Когда я вернулась в комнату, Дитрих жестами спросил меня, приняла ли я душ. Я покачала головой. Он пошел со мной в ванную и включил какую-то блестящую штуку, похожую на змею, — она сразу ожила и начала плеваться. Я отскочила и с визгом выбежала из ванной. Дитриху пришлось растолковать мне, как вода бежит по трубам и попадает в распылитель душа. Да, в тот день я впервые попала в совсем другой, неведомый и пугающий мир. Мне казалось, вода затопит все вокруг, и я утону. Несмотря на свой страх, я все же решилась принять душ, завернувшись в полотенце и оставив дверь открытой, чтобы успеть выбежать в случае опасности. В тот раз я впервые намылилась мылом — мне хорошо запомнился его приятный аромат, какой-то цветочный. Мыло тогда было роскошью, и мы пользовались мыльными хлопьями вроде тех, с которыми стирают белье.
