Теперь, когда все земные потребности были осмеяны и уничтожены в зародыше, в ней снова набирало силу старое желание исчезнуть навсегда. Но как? Естественным путем можно умереть от какой-нибудь болезни. Намеренный же переход из бытия в небытие представлялся ей делом непростым. Смятение привело ее в церковь — время, отнятое у коров и свиней, пришлось наверстывать позже. Анна надеялась, что благодаря своей страстной молитве она каким-то чудом в конце концов окажется на небесах. Но Бог, ее второй недосягаемый отец, не удосужился заглянуть в мрачную часовню Святого Ландолинуса. Вместо него из полумрака явился Алоиз Якобсмайер; он симпатизировал Анне с тех пор, как она задала взбучку римским солдатам. Именно он умолял ее дядю: «Да отправьте же вы ее в гимназию! В деревне не сыщешь лучшего ученика, чем Анна. Мы за все заплатим!» Анна схватила его за сутану и слезно молила о помощи: она хотела покинуть этот мир. Потрясенный подобной просьбой, он прошептал:
— Не делай глупостей! Бог даровал тебе единственную жизнь — это все, что у тебя есть. И он хочет, чтобы ты прожила ее до самого конца. Наберись терпения — когда тебе исполнится двадцать один, ты будешь свободна.
Двадцать один — до этого было так далеко.
— Я не выдержу, — сказала она сердито.
— Выдержишь, — он обхватил ладонями ее голову и легонько покачал из стороны в сторону. — Ты обязана!
Вскоре после этого организм Анны, ослабленный ежедневным изнурительным трудом и скудной пищей, будто сам внял ее мольбам: она простудилась и никак не могла выкарабкаться из болезни. Якобсмайер настаивал, чтобы ее отвели к врачу, но Марта отмахивалась от его советов — такая пустяковая простуда пройдет сама по себе. Тогда ему пришлось прибегнуть к хитрости. После мессы он зашел на ферму. Анна работала в хлеве, когда из-за угла с красным от злости лицом выскочила Марта:
— Здесь патер к тебе.
Якобсмайер сидел на кухне, держа на коленях гукающего малыша. Он выудил из кармана сутаны узкую коричневую бутылочку.
— Так продолжаться больше не может, — обратился он к Анне. — Ты прокашляла всю мессу, я даже собственных слов разобрать не мог.
С ликованием и возмущением одновременно Марта воскликнула:
— Она-то? Да она совершенно не умеет себя вести. Это всем известно.
— Я принес ей лекарство, — невозмутимо продолжал Якобсмайер. — Фрау Бамберг, проследите, пожалуйста, чтобы она регулярно его принимала.
Тетя Марта растерянно кивнула.
— И переоденьте ее, когда увидите, что одежда промокла от пота. Иначе она снова простудится.
— Хорошо, хорошо, — с пренебрежением отозвалась тетя Марта. — Пусть снимает рубашку, вешает на дерево и голышом ждет, пока та высохнет. Местным мужчинам это понравится.
Уязвленный тем, что невольно дал пищу для столь вульгарной фантазии, он строго ее одернул:
— Вы могли бы купить ей несколько запасных рубашек, фрау Бамберг, не так ли?
Он с достоинством поднялся и протянул ей ребенка.
— Хорошенько подумайте: и ваш малыш, и Анна — все они дети Господа. — В дверях он обернулся: — И давайте ей пить неснятое молоко, как можно больше.
— Если ты будешь за это платить, — огрызнулась Марта, когда дверь за ним захлопнулась.
— Ну? — поинтересовался позже Якобсмайер. Прислонившись к колонне среднего нефа, Анна смотрела в пол.
— Тетя Марта отдала мне одну из своих старых рубах. Но молоко пить мне нельзя — оно для продажи.
— Да простит меня Господь, — вздохнул патер. — Анна, когда пропускаешь молоко через сепаратор, время от времени прикладывайся. Но только продолжай крутить барабан, иначе она тут же примчится проверить, что стряслось.
Дядя Генрих отгородился от жены ширмой работы, игры в карты с односельчанами, газет и библиотечных книг, которые Анна тоже почитывала в украденные у свиней минутки. Он не возражал. Однако «На Западном фронте без перемен» читать ей запретил. И вовсе не из-за описываемых в ней ужасов войны, а из-за одной нескромной сцены, которую неискушенная Анна, втихую все-таки проглотившая книгу, даже и не заметила. Злоключения четырех девятнадцатилетних мальчишек в войне 1914–1918 годов упрочили ее предположение о том, что человеческая жизнь не стоит и ломаного гроша. Жизнь солдата походила на свечку перед образом Девы Марии — стоило ей отгореть, как тут же зажигали новую.
Они обсуждали прочитанные книги — по утрам, когда Марта еще нежилась в постели, во время ее дневного сна и по вечерам, когда она снова отправлялась на боковую. И хотя беседы эти были мимолетны и велись на ходу, они сплачивали двух последних представителей семьи, с полуслова понимающих друг друга и противостоящих угрожающей силе чужой женщины. Уже гораздо позже Анна поняла, что Марта наверняка ощущала эту связь и, со своей болезненной подозрительностью, возможно даже, усматривала в ней невысказанную влюбленность. Затаившись, она выжидала благоприятный момент, когда можно будет вбить клин между ними. Бернд Мюллер невольно помог ей в этом.
Анна зашла в мастерскую, чтобы узнать, починил ли он ось телеги. Он возился с жаткой и глаз не поднял; ей пришлось дважды переспросить, перед тем как он пробурчал наконец что-то вразумительное. Нет, руки еще не дошли. На рабочем столе, среди гаек и болтов, лежала раскрытая газета. Падкая на любые печатные издания, Анна с любопытством склонилась над колонками. В помещении снова воцарилась тишина, которую нарушали лишь обычные для мастерской звуки.
— Ты еще здесь? — удивленно спросил Бернд Мюллер. — Что ты делаешь?
— Читаю.
— Что?
Анна указала на первую страницу «Фолькишер беобахтер».
— Это все политика — ничего интересного.
Анна взяла газету и черным ногтем, под которым скопились остатки куриного и свиного помета, ткнула в портрет мужчины с отчаянным, гневным взглядом, который, сжав кулаки, что-то кричал. На заднем фоне виднелся флаг с чем-то похожим на черного паука в белом круге.
— Адольф Гитлер, — сказал Бернд Мюллер, вытирая лицо рукавом.
Анна шмыгнула носом.
— Похоже, ему не терпится подраться.
— Да он и собирается.
Механик отложил в сторону свой разводной ключ и медленно поднялся с корточек.
— За меня, за тебя, за нас всех. Против безработицы и бедности.
Забыв о деле, которым еще несколько минут назад был так поглощен, он сел на стол и стал рассказывать Анне о планах мужчины с фотографии. Наконец-то у всех будет работа, в стране наведут порядок, распространяющийся в том числе и на простых обывателей, которые горбатятся изо дня в день, чтобы заработать себе на тарелку горохового супа. Смотри, здесь про это все есть. Бернд Мюллер излучал оптимизм. На горизонте замаячил человек, готовивший коренные перемены. Он обещает навсегда покончить с нищетой и хаосом в стране. Зараженная его энтузиазмом, Анна почувствовала, что и ее жизнь изменится к лучшему, пусть даже на самую малость. Наконец-то она обретет покровителя, который заступится за нее и избавит от каторжного труда, усталости и голода. Она внимательно рассмотрела фотографию. То, что на первый взгляд вызвало в ней отвращение, сейчас совпало с ее собственными чувствами, скрывающимися под маской рабской покорности, — яростью и возмущением.
