— Заткнись же, наконец! Я серьезно говорю! — крикнула Сабина.
Она встала и поглядела на меня сверху. Я лежал, совершенно беспомощный в этой дерьмовой воде.
— Господи, Сабина. Почему надо всегда всё обсуждать? Теперь у нас все по-другому. Прошлое прошло. О’кей?
— Зачем ты тогда так себя вел? — снова спросила она, но уже спокойнее и осторожно улеглась рядом.
— Замолчи! Все и так понятно. Ты слишком много говоришь. Ты так часто меня об этом спрашивала, совсем как Лана… Нет, по-другому, не так злобно. Но так… так навязчиво. Меня это пугало. — Я замолчал. Я не мог смотреть ей в лицо. Потом сказал: — Господи Боже, ты всегда мне нравилась, чего тебе еще надо? Но я думал, что ты держишь меня на расстоянии из-за того, другого Макса.
— Что за чушь! Макс исчез со сцены сразу, и ты прекрасно это знаешь. Я хотела заполучить тебя с самого начала. Сразу, как только увидела тебя, в мокром плаще, в Доме Анны Франк.
Этого она никогда еще не говорила. Мне сразу захотелось поглядеть на нее, но, поворачиваясь, я оказался на животе, и, как тонущая лодка, немедленно нахлебался соленой воды. Вкус у нее был чудовищный: соль, сера и гниль. Меня едва не вырвало.
Сабина хихикнула.
— Я не такой быстрый, как ты, о’кей? Не сразу понимаю, что чувствую, — сказал я, отплевываясь.
— А теперь?
— Теперь?
Я осторожно поднялся на ноги в тяжелой, маслянистой воде и поцеловал ее пахнущим серой поцелуем, пока она лежала, низко, как на кровати. Ей пришлось поработать руками и ногами, чтобы не перевернуться. Теперь и ее затошнило, и она, отплевываясь, беспомощно смотрела на меня.
— Теперь ты моя. Сама виновата. По собственной воле пришла ты ко мне, в Землю обетованную, и теперь я тебя никуда не отпущу.
Он не засмеялась.
— Ты серьезно?
Я тоже не смеялся.
— Да.
Теперь, если бы я прижал ее к себе, мы, верно, приклеились бы друг к другу, навеки объединенные солью.
И тут она заплакала.
29
Вначале жизнь была такой спокойной, что у меня не сохранилось никаких воспоминаний.
Должно быть, так и выглядит счастье, как бы старомодно это ни звучало. Остановившееся время счастья. В памяти моей остались только обрывки, с трудом соединяющиеся друг с другом.
Наше бессловесное время. Самое важное. Теперь нам легко было говорить друг с другом. Но часто слова не были нужны.
Немые фильмы для подростков, на которые мы ходили, одурев от влюбленности. То, как мы держались за руки, — самое малое, что мы могли себе позволить: безумцы. Мы держались за руки в постели, гуляя по городу, сидя на скамейках в парке, — сила чувств связывала нас.
Слезы Сабины, в которые мы погружались вместе.
— Что случилось, малышка?
И молчание, чересчур долгое, почти уютное, словно мы оба знали, что нам предстоит испытание, от которого слезы потекут рекой: слова и тут не были нужны. И все-таки я до сих пор не понимаю, почему она столько плакала.
На самом деле существовала лишь одна реальность, реальность чувств и плотских утех, в которую мы полностью погрузились.
Нам было двадцать три и двадцать один, и никому из нас до сих пор не встречался человек, которому можно было бы довериться.
30
Первое время наше смущение друг перед другом было сильнее доверия, и потому мы выглядели почти как пародия на влюбленных. Собственная влюбленность смешила нас… или то, что нас смешило, как раз и было пародией?
Наша близость существовала как бы отдельно, рядом с нами, словно забавный дружок, к которому мы относились с нежностью.
Мы казались сами себе очень взрослыми вначале, когда вели серьезные разговоры, но по мере эволюции нашей любви становились все ребячливее — может быть, потому, что наконец повзрослели?
Сперва мы были осторожны, мы носили чужие, взятые напрокат маски, стараясь произвести друг на друга впечатление. Эти маски — интеллектуальность, независимость, эгоизм — постепенно исчезли, словно жар любви превратил в пар все, что было пустой формой, скрывавшей истинное содержание.
Нагими и безоружными предстали мы друг перед другом, взволнованные новой свободой, новыми, бьющими через край чувствами и удивительным, грандиозным существом, которое получалось в результате нашего слияния. Это была форма забвения, которую ни один из нас никогда раньше не переживал.
Интеллектуальные битвы сменились чем-то новым: солидарностью и любовными отношениями, неторопливостью, жарой. Любовь казалась бездонной, она вела нас в путешествие по общему внутреннему миру, как таблетка ЛСД; только действие ее никак не кончалось, но росло и росло — бесконечно.
И это эмоциональное богатство мы могли длить столько, сколько сами хотели. Впервые в жизни мы, и только мы, распоряжались здесь, потому что никто другой, кроме нас, не был ответственен за огромное новое чувство, за осмысленность и важность жизни, которую мы строили.
Влюбленность стала словом, стала историей, которой мы наслаждались.
31
Через несколько месяцев наши истинные качества снова стали проступать сквозь туман любви. Но это не нанесло нам особого урона. В ту счастливую пору мы столько времени проводили в постели, что едва не забыли, которое из наших тел кому принадлежит.
Кому, в самом деле, принадлежали эта маленькая белая попка, худенькие плечи, нежный живот с аккуратно прорисованным пупком? Ее тело было дано мне во владение от начала времен, так что выходило, будто я наслаждаюсь своим собственным телом.
Мы сделались единым, неделимым целым; мы представляли собой крошечную новую расу, отдалившуюся от всех остальных, имеющихся на земле, с единым телом, которое более никому не принадлежало и которое мы должны были защищать, как львы. Трудно было представить себе, что существовали и другие, с руками-ногами и прочим, и с такими же занятными, ранимыми и чувствительными телами, как у нас. Впервые мы, юные и не в меру стыдливые, получали удовольствие от всего, что прежде находили непристойным, потому что этим занимались именно мы, а не те, другие, с кем мы не имели больше ничего общего.
32
Мы провели в этом неподвижном, застывшем мире несколько месяцев, пока не пришла пора разделиться и сдвинуться с места. Мне стало легче, и я не чувствовал неловкости. А Сабина снова плакала, но теперь уже я сказал:
— Довольно.
Я считал, что могу себе это позволить. Я не хотел терять год, а для этого надо было много работать, потому что я сильно отстал.
Зато Сабина не знала, чего она хочет. Она много чего могла делать хорошо, но не умела выбирать.
Поселиться вместе, этого она точно хотела.
Она говорила:
