Но я отвлеклась. Мы – о Чубайсе. В кабинете у Анатолия Борисовича все холодно, правильно, кругом модели электростанций, все они щелкают, переключаются, мигают. Голый стол, посредине ручка и листок бумаги. Никакого бардака, ничего личного. Возможно, минимализм создан сознательно. Мой служебный кабинет тоже очень формален. В нем бывает слишком много всякого народа, и я не хочу, чтобы кто попало получал обо мне дополнительную информацию, как получаю ее в чужих офисах я. Кабинеты – это слабое место наших руководителей, их ахиллесова пята. Во многих хозяин считывается на раз. Я всегда стараюсь попасть к важному для меня человеку в кабинет. Прежде чем начать разговор, сканирую – что висит, что стоит. И мотаю на ус. С теми, у кого повсюду навалены бумаги, недопитый кофе на циркуляре, окна настежь, в пепельнице непогашенный окурок – с такими можно держаться без формальностей. А если, как у Чубайса, ручка и листок, значит, передо мной человек в футляре. Значит, никакого панибратства. Значит, приближаться будем потихоньку. Без резких движений, без лишних улыбок. Сухо, технологично.
Обуючивание кабинетов – новая черта нашего руководства. В СССР, как и в нацистской Германии, никаких вольностей не допускалось. Все казенно, все обезличенно, на всем – инвентарный номер. Вряд ли при Сталине или даже при Брежневе в кабинете могли поселиться, например, черепахи, как у Игоря Иванова, бывшего министра иностранных дел. Такого количества черепах самых невозможных цветов, размеров и форм я никогда не видела. Ими у Иванова было забито все. Когда я увидела эту колонию черепах, я поняла, что с Ивановым можно общаться, в человеке есть задоринка. Так оно и оказалось. Между прочим, черепаха – это символ внешнеполитической работы: ты должен двигаться, как она: медленно, без рывков, но неуклонно.
У Бориса Немцова в кабинете стояло его чучело из «Кукол» во весь рост. Входишь – бабах! – на тебя смотрит лупоглазый, очень поглупевший Немцов. «Борис Ефимович, у тебя что-то случилось?» Сколько раз входила, столько вздрагивала. И можно не сомневаться: у того, кто способен поселить в присутственном месте своего карикатурного двойника, с самоиронией все в порядке. У Явлинского – не кабинет, а плодохранилище: яблоки, яблоки, яблоки. Я люблю у него бывать. Он кормит шикарными конфетами – курага и чернослив в шоколаде. И всегда чай, кофе, сигаретный дым и вискарик. Душевный кабинет. У Слиски – сувенирчики, вазочки, салфетки, чайнички, фотографии детей. Входишь, словно в добротную избу. Пироги, разносолы, раки. У Путина ничего не помню. Кроме суконной обстановки и часов с имперской короной из малахита. И то потому, что мне подарили точно такие, заверив, что «прямо как у Самого». С порога стрельнула глазами: не обманули? Стоят? Не обманули, стоят.
Россия, нация, «Плейбой»: мастер-класс от левых
Геннадий Андреевич, хочет он того или не хочет, являет нам американское учебное пособие по пиару. Наследник КПСС и антиамериканец, он на самом деле похож на продукт американской демократии, которая сегодня до боли напоминает беспредельный совок, только с товарами. Мы свободнее во сто раз. Курить нигде нельзя, выпить банку пива на улице – нельзя. До одиннадцати часов американцы в баре опохмеляются так: аккуратненько вытаскивают бутылку из кармана, наливают в стаканчик из-под сока, подкрашивают оранджем и тихо вылакивают. Я не раз вспомнила Геннадия Андреевича, когда американские эксперты обучали меня технике общения с прессой. Один из тренингов выглядел так – мне задавали вопрос: Калининград скоро станет анклавом. Какие, по-вашему, возникнут проблемы и как их решать? Я заводила волынку о единой энергосистеме, о том, что если Калининград закрывать, то мощности нужно переводить на европейские стандарты и нужен свободный визовый режим, чтобы не лишить население главного источника существования – приграничной торговли. Меня обрывали. Не годится. Проблему Калининграда нужно без лишних подробностей свести к рабочим местам и зарплатам. А что вы думаете о высоких таможенных пошлинах на автомобиль с правым рулем на Дальнем Востоке? Я думала, что высокие таможенные пошлины оставят людей без машин. Опять неправильно. Почему? Надо проще и про рабочие места и рост зарплаты. А при чем тогда автомобиль с правым рулем? Ни при чем. Народ – он простой, он за один раз может усвоить только одну простую мысль. Зюганыча не надо учить американцам. У него и без них, о чем ни спроси, хоть о терроризме, хоть о пенсиях, хоть о профессиональной армии, все сводится к «этому антинародному режиму, который погубил русский народ и уничтожил великую державу». В Совете ли Европы, в НАТО ли, в российском парламенте, перед журналистами – взгляд останавливается, и попер: «Этот антинародный режим». И завоевывает голоса простых избирателей. У меня так не получается. Мне стыдно.
Кстати, мне посчастливилось наблюдать Геннадия Андреевича и совсем в ином амплуа. Когда в 1996 году рейтинг Ельцина упал до двух процентов, Зюганова неожиданно пригласили на Давосский форум. Что такое Давосский форум? Это международный бизнес-клуб, скопление империалистических транснациональных компаний со всего мира, на которых обкатывается будущая политическая элита. Приглашают туда только либеральных и демократических лидеров. Приглашение идеологического оппонента означало, что истеблишмент всего мира рассматривает Зюганова как потенциального президента. Геннадий Андреевич дисциплинированно говорил о конкуренции, о том, что должны существовать разные формы собственности. Ни слова про рабочий класс и про антинародный режим. И произвел фурор. Мировое сообщество даже засомневалось, так ли это катастрофично, если в России к власти придут коммунисты? Вон какие они, оказывается, у вас симпатяги – просто левые социал-демократы!
У Геннадия Андреевича и правда много симпатичных черт. В личном общении он прост по-ленински. При прессе непременно пожмет руку, спросит:
– Ну как сынок?
– Да у меня дочка.
– Ну как дочка?
В нем, в отличие от всяких радикалов, нет злобности.
– Ир, чего ты разбушевалась? Мы же признали свои ошибки, – говорил он мне после того, как я на теледебатах забросала его цитатами из мавзолейной мумии о расстрелах, о красном терорре, о концлагерях. Любой радикал тут же, в студии, затоптал бы меня ногами, утопил в слюне, забросал перхотью. Левые нынче вообще та-акие странные! Когда и кому большевики прощали грех плюрализма? Никогда, никому, ни крупный, ни мелкий: кто не с нами – тот против нас, нынче он танцует джаз, завтра родину продаст. А теперь? КПРФ приветствовала арест Ходорковского. Доренко, член КПРФ, арест Ходорковского не приветствовал. И не был ни отлучен, ни проклят. Потому что Доренко – великий психолог, из тех, кто словом может убить, словом может спасти, словом может войска за собой повести. Такими союзниками коммунисты уже не разбрасываются. Они стали жутко гибкими, обросли креативной молодежью, А демократы, напротив, окаменели. Лежат валуном на распутье, предупреждая: «Налево пойдешь – коня потеряешь», и почему-то уверены, что этого довольно, что русский человек обречен выбрать правильное направление. Ничего не обречен.
Во-первых, у него уже есть печальный опыт демократических реформ, в результате которых он лишился всего, чего можно лишиться, а взамен не обрел ничего, кроме сериалов. Во-вторых, подлинная демократия – искусственная система. Это парниковое растение, которое требует неусыпной заботы и защиты. Авторитарные режимы выстраиваются сами собой, потому что по законам иерархии существует весь животный мир. Человек – часть его. Россия так стремительно скатывается то туда, то сюда не оттого, что она дурнее всех. Скатится кто угодно. И Франция и Америка. Только отпусти. Там это поняли, потому и насоздавали такие сложные институты сохранения демократии. Европа свою породу «хомо сапиенс либерале» выводила долго и упорно. Получился дисциплинированный прагматик.
