— Ну что случилось, Митридат? — жалобно спросила Лаодика. — В чем я виновата перед тобой?
— Повторяю, ни в чем, — холодно ответил Митридат.
— Но я же вижу, что ты избегаешь меня.
— Я просто не хочу мешать тебе общаться с моим старшим братом, — язвительно вымолвил Митридат. — Ты же не отходишь от него! Наверное, опасаешься, что он опять убежит в горы.
— Какая чушь! — пробормотала Лаодика удивленная тем, что Митридат ревнует ее к своему старшему брату.
— Ах, чушь?! — визгливо взорвался Митридат, швырнув на пол папирус. — А эти подарки, которые ты ему даришь чуть ли не каждый день! А улыбки, которые ты расточаешь, едва увидишь его! А твои постоянные восхищения им: какой сильный, какой ловкий, какой красивый! За едой он сидит подле тебя, в парке ты гуляешь рука об руку с ним. Даже в город он выезжает на колеснице вместе с тобой. Трон отца в скором времени тоже займет твой старший сын, надобность во мне, как видно, отпала. Вот я и не мешаю вам.
Лаодика, смущенная таким напором, не сразу нашлась, что ответить.
— Вы оба мне дороги, но у твоего старшего брата, конечно, больше прав на трон. И по закону…
— Знать Синопы желает меня видеть царем, — нервно вставил Митридат, — ибо я более похож на эллина, нежели мой брат. Он более похож на перса.
— Внешне вы оба похожи на эллинов, — заметила царица.
— Твой обожаемый Митридат тайком молится Ахурамазде, ест какую-то траву, обвешан амулетами, как варвар, — не унимался горячий подросток. — Он охотнее говорит по-персидски, чем по-гречески. Если уж на то пошло, то пускай он царствует в Амасии, где живет много персов, а я буду царствовать над эллинами в Синопе.
— В стране не может быть два царя, сынок, — назидательно промолвила Лаодика.
— Поэтому мой старший брат хочет избавиться от меня, — с обидой в голосе промолвил Митридат.
— С чего ты это взял? — недоумевала Лаодика. — За эти два месяца, что Митридат живет с нами, он ни разу не отозвался о тебе плохо. Он был бы рад дружить с тобой, сынок, но ты сам избегаешь его.
— Я не избегал его поначалу, — возразил Митридат-младший и уселся на ложе, видимо, собираясь что-то доказывать матери, — однако дружить с моим братом опасно, как оказалось. То он предлагает мне сплавать с ним наперегонки в бассейне, а узнав, что я не умею плавать, тут же берется меня учить этому. Я чуть не захлебнулся. Он же весело смеялся надо мной. Когда мы, шутя, боролись с ним, он чуть не сломал мне руку. Когда кидали в цель ножи, то я порезал себе палец. Еще он предлагал мне покататься верхом или на колеснице. Я догадываюсь зачем, чтобы при падении я убился до смерти!
Лаодике от услышанного стало смешно и грустно.
Ее старший сын, оторванный от нее волею судьбы на несколько лет и общавшийся все это время с людьми простыми и незнатными, тем не менее приобрел столько полезных навыков, что к нему относятся с невольным уважением все ее приближенные. А Мнаситей прямо говорит, что не знает, какой получится из Митридата-старшего правитель, но воин из него будет отменный!
Ее младшему сыну не приходилось голодать, терпеть зной и холод. Не приходилось охотиться на диких зверей. Он вообще никогда не испытывал трудностей, живя во дворце, если не считать трудностями его частые болезни. Митридат-младший, при всей своей утонченности, знании наук и чтении трагиков, не способен на волевой поступок. И конечно же, не сможет возглавить ни войско, ни государство.
Царице не хотелось сознавать, что в этом только ее вина. Она не любила ошибаться и, тем более, признавать свои ошибки. Когда был жив ее муж, это служило поводом к их частым размолвкам.
— Тебе надо хоть немного походить на своего брата, сынок, — сказала Лаодика. — Ты должен научиться ездить верхом и непременно уметь плавать. Даже я могу держаться на воде. И Антиоха неплохо плавает, и Статира…
— Если это непременное условие, чтобы стать царем, я готов научиться плавать, — отозвался сын. — Ради этого я могу даже выучиться ездить верхом.
— Ты так хочешь царствовать? — удивилась Лаодика.
— Надеюсь, это не постыдное желание? — с вызовом промолвил Митридат. — Или я не царский сын?
— Хорошо, — пустилась на хитрость Лаодика, — Пусть знать Синопы решает, кому из вас двоих быть царем Понта, но при условии, что я буду соправительницей. И еще, сынок, ты должен научиться плавать, обращаться с конем и оружием, иначе войска будут против тебя.
Девичье лицо юного царевича озарилось восторженной улыбкой, глаза его засияли. Бросившись к матери, он стал целовать ее, называя разными уменьшительными прозвищами. Привыкнув добиваться всего своими капризами и непослушанием, зная слабость материнского сердца, миловидный проказник был уверен, что царство перейдет к нему. Соправительство матери казалось ему таким же естественным, как ее присутствие во дворце.
— Я могу уступить отцовский трон тебе, мамочка, сам готов сидеть рядом с тобой на стуле, — молвил Митридат, обнимая мать. — Важно, что на мне будет царская диадема. Лаодика не удержалась от смеха.
— Не зря тебя прозвали Добрячок! Ты необычайно щедр, мой милый.
— А ты самая красивая царица на свете, мама, — произнес Митридат, глядя Лаодике в глаза. При этом его пальцы гладили ей подбородок и щеки, касались шеи. — Я безумно люблю тебя!
Лаодика попыталась отстранить от себя сына, но он ловил ее руки, покрывая их поцелуями. Лицо его зарделось вожделенным румянцем.
— Ты опять, Митридат! — Голос царицы был суров и непреклонен. — Я уже говорила тебе, что это между нами недопустимо, и повторяю еще раз. — Лаодика сделала ударение на слове «это».
— Пора бы тебе усвоить, что сын не может и не должен проявлять свою любовь к матери таким образом. Это дико и чудовищно! Пусти же меня во имя всех богов! Лаодика вскочила, оттолкнув сына от себя. — Митридат, насупившись, пробурчал:
— В тринадцать лет мне это было можно, а в пятнадцать стало нельзя. Ты разлюбила меня, так и скажи. Теперь ты любишь моего старшего брата.
Лаодика заметалась по комнате, то прижимая руки к груди, то к пылающему лицу: слова сына, брошенные с обидой, угодили в цель! Царицу жгло раскаяние, мучил стыд. И тут она сама виновата! Как ей выходить из этого?
Сын мой, — Лаодика старалась говорить спокойно, — я всегда желала тебе блага и всегда любила тебя больше твоих сестер.
Мне хотелось самой направлять твои первые шаги по жизни, хотелось избавить тебя от ошибок и тяжких раскаяний. В результате я сама обрекла себя на тяжкие раскаяния.
Царица замолчала, не зная, как продолжить, какими словами объяснить, что белое на самом деле является черным.
— Тебе же скоро шестнадцать, Митридат, — вновь заговорила Лаодика, останавливаясь перед сыном. — Неужели я должна растолковывать тебе столь очевидные вещи! Только у варваров отец спит с дочерью, а сын с матерью. Ты же эллин, а не варвар.
