Приятно, глядя вниз на Форум, представлять себе толстяка Эдуарда Гиббона, обходящего эти камни «величавой поступью» во время своего краткого визита в Рим в 1764 году, когда ему первому пришла мысль написать «История упадка и разрушения Римской империи». «После бессонной ночи, — писал он, — я „величавой поступью“ обошел руины Форума; места, где стоял Ромул, где говорил Туллий, где упал Цезарь (как странно, что именно Гиббон, из всех, так ошибся![28]) предстали моему взгляду». Думаю, что поступь его могла бы быть еще величавее, если бы он обошел Форум сегодня, после раскопок.
Еще одно имя, которое приходит на память, — леди Элизабет Фостер, это «очаровательное животное», как однажды назвал ее Гиббон. Она стала второй женой пятого герцога Девонширского и была одной из нескольких женщин, перед которыми, говорят, великий историк преклонял колени и был не в силах подняться без посторонней помощи. Это правда: Гиббон восхищался ею. Он говорил, что она так соблазнительна, что если бы захотела, могла бы самого лорда-канцлера сдвинуть с его набитой шерстью подушки.[29]Последние годы жизни она провела вдовой в Риме, где добилась весьма значительного успеха — связала фамилию Девоншир с именем тирана Фоки. Колонну, воздвигнутую в честь этого византийского деспота, последнюю на Форуме, не могли идентифицировать столетиями, пока герцогиня не открыла ее основания в 1813 году, во время раскопок, которые финансировала. Эта колонна — один из самых многообещающих объектов на Форуме. Она была неточно упомянута Байроном в 1817 году: «О ты, безымянная колонна со скрытым основанием».
«О Рим! — писал Байрон, — Моя страна! Город моей души!» Читатель может подумать, что поэт — старожил Рима. На самом деле он провел в «стране» всего лишь двадцать три дня, но поэты — непостижимые существа, они не зависят от времени. После своего краткого визита, большая часть которого прошла верхом, Байрон оставил нам более яркий образ Рима, чем многие из тех, кто прожил в нем всю жизнь. В Риме произошел один забавный случай, когда поэт позировал скульптору Торвальдсену. «Да сидите же спокойно, — попросил Торвальдсен, — и не надо напускать на себя такой вид!» — «Это мое обычное выражение лица», — отвечал Байрон. Торвальдсен знал, что тот хотел выглядеть Чайльд Гарольдом, не обращал на это внимания и ваял Байрона таким, каким его видел. Когда Байрону показали готовую работу, он сказал, что отсутствует портретное сходство. «У меня более трагическое выражение лица», — пояснил он. Вот так и с его прекрасными стихами о Риме. Они «более трагичны», чем был их автор в то время. Читатель представляет себе поэта с чувствительной душой, всхлипывающего на Форуме и подавляющего рыдания на Аппиевой дороге, тогда как в то время Байрон вел здоровый мужественный образ жизни, проводя весь день в седле, поспешно и бегло осматривая окрестности и тем не менее умея из воздуха уловить самую суть Рима.
Возвращаясь на площадь Капитолия, очень естественно думать о Риенцо и Микеланджело, но как странно представить себе, что однажды на колокольне развевался «Юнион Джек»! Это было в 1799 году, когда Нельсон вел военные действия на итальянском побережье, а наполеоновские войска отступали из Италии. Молодой морской офицер, ставший позднее адмиралом сэром Томасом Луисом, вел флотилию судов вверх по Тибру и, пристав в Риме, поднял британский флаг над Капитолием. В то же самое время другой англичанин, который позднее стал сэром Томасом Трубриджем, захватил несколько французских судов, груженных сокровищами Ватикана, которые британское правительство вернуло папе. Я где-то читал, что в знак признательности за участие в этом деле Трубриджу было дано право поместить на свой герб изображение перекрещенных ключей от собора Святого Петра. Забавно, как совершенно не связанные друг с другом события вдруг сопрягаются, потому что именно этот акт справедливости со стороны британского правительства несколько лет спустя побудил Ватикан дать соизволение на основание некатолического кладбища в Риме. Здесь похоронен Ките, погребен пепел Шелли и обрели вечный покой много англичан и других протестантов.
4
Благороднейших очертаний лестница ведет от Капитолия к церкви Санта-Мария-ин-Арачели, которая, как я уже говорил, стоит на месте храма Юноны. Здесь содержались знаменитые гуси, возможно в скрытом от посторонних глаз птичнике, а может быть, они победоносно расхаживали, подобно сегодняшним «римским гусям», в окрестностях Барселонского собора. Возможно, этих птиц держали для гадания. По мнению коллегии авгуров, любая птица могла подать tripudium, то есть знак, например, тем, как ела или как отказывалась от еды, и хотя для предсказаний обычно использовались цыплята, гуси, хлопающие крыльями, тянущие шеи, кивающие головами, пьющие воду, хватающие корм, трясущие хвостом, не говоря уже о широком диапазоне их вокальных данных — от сварливого кряканья до истерического кхеканья, — должно быть, считались несравненно лучшими предсказателями. Плутарх, который никогда не держал гусей, особо подчеркивает, что когда галлы пытались подняться на Капитолийский холм, гусей Юноны держали на осадном пайке, и, следовательно, они, истощенные и возбудимые, были всегда готовы поднять тревогу. По собственному опыту, тем не менее, я знаю, что гуси, даже если они просто нашпигованы едой, — прекрасные часовые, они будут гоготать и хлопать крыльями от любого необычного ночного звука. После того как гуси Юноны спасли Капитолий, от них уже можно было ждать чего угодно.
Римляне не забыли птичьего патриотизма. Чиновники министерства финансов признали, что первейшей обязанностью казначея является достойное содержание гусей, так что раз в год гуся, облаченного в пурпур и золото, торжественно проносили вокруг Форума в роскошном паланкине. К сожалению, этот замечательный спектакль был омрачен обычной римской жестокостью, ибо вокруг Форума проносили также собаку, распятую на дубовом кресте — в назидание всем собакам, которые не залаяли в ту ночь, когда галлы попытались подняться на Капитолийский холм.
Впервые войдя в церковь Санта-Мария-ин-Арачели, я почувствовал, что шагнул в Древний Рим. Разумеется, я оказался в огромном зале с колоннами, обычном для присутственного места или суда. В Древнем Риме было много подобных зданий, и ранние церкви — иногда не только тень древних камней, но их настоящее возрождение. Под открытым небом нелегко представить себе древние интерьеры, а старые церкви мгновенно даруют вам это впечатление.
Церковь Санта-Мария-ин-Арачели остается моим любимым ранним римским христианским храмом. Она сумрачна, и пространство мозаичного пола огромно. Двадцать две колонны, поддерживающие крышу, собраны из самых разных римских залов и храмов, так что они не одинаковые, а на одной из них видны слова «cubiculo Augustorum»,[30]сообщающие о ее происхождении. Без сомнения, эти колонны были принесены на холм около 590 года, во времена Григория Великого, когда была освящена первая церковь в здешних местах. Пока святой Августин обращал жителей Кента, греческие монахи служили здесь обедню; четыре столетия спустя ее служили бенедиктинцы, но с 1280 года церковь перешла к францисканцам.
