— Полковник Веденяпин от имени командования Добровольческой армии просит вас отложить на несколько дней начало восстания, так как у терцев не все готово. Следовало бы подождать и окончания Моздокского съезда. Там возникли большие разногласия казаков с большевиками. На днях положение прояснится.
«Это хорошо, когда тебя просят подождать с наступлением — верят, что ты придешь и разобьешь врага», — глядя на гостя, думал Шкуро и после небольшой паузы серьезным тоном сказал:
— Мы, конечно, примем во внимание все, что вы нам передали. Но хотелось бы знать последние сведения о Добровольческой армии. По-видимому, вы располагаете ими?
— Добровольческая армия начнет наступление на Тихорецкую и далее на Екатеринодар в двадцатых числах июня.
— То есть недели через две? — уточнил Шкуро. — Вот и мы наладимся. Известно ли вам, кто сейчас командует красными в Екатеринодаре?
— Латыш Калнин[20]. Бывший прапорщик.
— Мало им евреев, — заметил полковник, — так еще и латышей посылают Кубанью править. И думают, что казаки их поддержат.
Когда удовлетворенный разговором штаб-ротмистр попрощался, полковник вызвал младшего Мельникова и подмигнул ему по-свойски, по-казачьи;
— Уважают нас, Кузя. За большую силу держат. Боятся, что мы раньше их красных побьем. Хорошо? А?
Посмеялись.
— Теперь ждать будем, Андрей Григорьевич?
— Отдохнем, своими делами займемся. У тебя девка-то здесь есть?
— Да их тут…
— Вот ведь штука интересная: почему-то эти девки нас маленьких, низкорослых любят?
— Не тот рост они ищут, Андрей Григорьевич.
— Нет, Кузьма. Тут дело сердечное, любовное. Вот у меня к тебе будет конфиденциальное, как этот офицер говорил, поручение. Поедешь в Пятигорск, в дом генерала Рузского, найдешь там Лену и привезешь сюда. Придумай, будто ее родные здесь.
— Конфиденциально? — с улыбкой переспросил Мельников.
— Только так…
Спали с Леной у открытого окна, завешенного от комаров госпитальной марлей.
— Не боишься, девка, обрюхатиться? — беспокоился Андрей.
— Чего ж бояться — отец-то вот он.
— Я казак. Нынче с тобой зорюем, а завтра… И сам не знаю. Поведу казаков на Кубань, на Ставрополь, на Екатеринодар… Глядишь, там и останусь в поле…
— На Ставрополь пойдешь? Я отсюда хочу туда уехать. Мама там.
— Красные там. Из Новороссийска матросы. Фасонят в белой форме. Хозяйничают. Живо тебя там на абордаж зацепят.
— Так уж и зацепили. У меня там дядя и еще родственники.
— Вот и сиди там с дядей, не вылазь на улицу. Жди, когда я свои сотни приведу.
— Приводи, буду ждать.
— Ты что делаешь, бесстыдница?
— Похулиганничать захотела. Девичий стыд до порога.
— И не боишься?
— И ты не бойся — меня научили, как надо в игры играть…
V
Вернулся Шкуро из Кисловодска под чужой фамилией, в той же чужой куртке, в старой помятой фуражке. Небритый, немного осунулся — только водянистые кубанские глаза сверкали по-боевому. Отдохнув, пригласил Слащова. Татьяне поручил устраивать дружеский обед с горилкой.
— Нас, Яша, не торопят, — объяснил Слащову. — Терцы задерживаются. Да и Деникин раньше конца месяца не тронется. А мы с тобой за это время создадим лагерь для нашего войска, соберем людей, разведку сделаем.
— Выбор места для лагеря — серьезное дело, — нахмурился Слащов. — Он должен находиться в стратегическом центре…
— Я уже знаю, где будет находиться лагерь, и люди там ждут нас, — перебил Шкуро и хоть глядел в окно, но краем глаза заметил, что Слащов недоволен — как же — академию кончал, и сделав вид, что не видит недовольства, продолжил: — А за нами на закате лошадей подадут.
— Ой, Андрюшенька, опять уезжаешь. А я тут…
— А ты, Тасенька, борщ подавай.
— Ой, а у меня борщ-то с молодой свеклой, с лучком…
— Если с молодой, то по стакану, — предложил Слащов.
— Если начальник штаба распорядился — так тому и быть, — согласился Андрей. — А место для лагеря я выбрал, потому что все места здесь знаю.
— Ох, сидели бы вы тихо там, — с безнадежным вздохом пожелала Татьяна. — Ждали бы, пока все наладится.
— Ждать? — неожиданно вспыхнул Шкуро. — Пока все похватают, все поделят, а нам — шиш? Нет уж! На Кубани мы командовать будем, — подавив раздражение, сказал спокойно: — Лошади будут ждать у колодца на повороте по дороге к ресторану, как его там называют — «Замок коварства и любви». А тебе, Таня, тоже поручение: здесь, в гостинице, живет этот газетчик Стахеев, шляется где не надо, в разговоры лезет, и когда с Яшей двинемся, ты зашла к нему и заговорила бы его. О войне поспрашивай, о Москве — он любит болтать.
Все прошло, как было задумано. Переодевшись в красноармейское, они со Слащовым незаметно покинули гостиницу, пробрались по кустам к повороту, где стояла тройка. Кучер доложил, что все в порядке, подводы с вещами уже на месте, однако по дороге встречаются патрули.
— Так мы ж в кабак едем, — весело напомнил Шкуро. — В «Замок коварства и любви». И захмелели с утра. Споем, Яша, кубанскую.
— А я кубанских не знаю.
— Ну я буду орать, а ты подвывай… — проговорил полковник весело и запел:
Как у нашей со-отни
Жизнь была веселая!
Чернявая моя,
Чернобровая моя,
Черноброва, черноглаза,
Раскудрява голова…
Слащов, как мог, подпевал. Патрули одобрительно посмеивались при виде гуляк.
Тех ждали в ауле, где проживал на правах и здешнего горского князя и советской власти князь Лоов — старый знакомый. Встретили гостей по-дружески, и, главное, не богато накрытый стол, а новенькие черкески, шашки, револьверы, папахи из волчьей шкуры. Андрей Григорьевич переоделся, подошел к зеркалу и сказал: «Наконец-то я снова чувствую себя русским офицером».
Выезд был назначен на раннее утро на той же повозке, — кони ждали в лесу. Едва солнце взошло, прохлады как и не бывало. Слева впереди горные хребты грели каменные бока, снега сахарно сверкали, сам Эльбрус можно разглядеть, однако долгожданных лошадей что-то не было видно. Слащов, серьезный с утра, озабоченно напоминал об их трудных задачах:
— Чтобы людей поднять на восстание, нужны понятные и принимаемые ими лозунги. Мало сказать, что мы против большевиков. Сейчас почти все против красных, а за кого? За что?
