Мы стояли и молчали и не знали, что друг другу сказать. Честно сказать, я уже заинтересовался ею. Нет, я не считал себя слишком влюбчивым человеком, но у меня было чутье на хороших женщин. Увы, многие из этих женщин потом меня бросали, но все же я успевал как следует насладиться их любовью и умереть, а затем воскреснуть в этой любви. Илона была не из тех, что тотчас сводят мужиков с ума, она была натурой более тонкой и сложной, а таких женщин нужно долго постигать, чтобы понять в них то главное, что обычно ты, сам того не понимая, ищешь в женщине.
Ее подруга была совершенно из другого теста. В таких влюбляются с ходу, но быстро разочаровываются. Ведь обнаженная красота быстро приедается.
Подошла Леля. Она улыбалась, и от нее пахло тонкими цветочными духами. Будто бы и не было у нее за плечами двадцати часов беспрерывной работы, будто бы для нее все это было только сном.
— Товарищ майор, разрешите присоединиться к вашему обществу? — некоторым образом кокетливо произнесла она.
Я улыбнулся.
— Присоединяйтесь, сержант, — сказал я и почувствовал, что у меня после всего пережитого наконец появляется настроение жить. Женщины всегда умели и убить меня, и возвратить к жизни.
— Благодарю вас, товарищ майор, за великую честь побыть с вами рядом, — опять же кокетливо сказала Леля.
Я поморщился.
— Да не называйте вы меня товарищем майором, — попросил я. — В конце концов, медики мы или строевики какие-то? Давайте проще.
— Что значит проще? Объясните, пожалуйста, — хлопая своими длинными ресницами, просит Леля, и я снова слышу кокетство в ее словах.
Я пожал плечами.
— Ну, допустим…
Я вдруг осекся, потому что не знал, что ей сказать. Не скажу же я ей, чтобы они с подругой называли меня Митей. А может, Дмитрием? Да, скорее всего, это самое лучшее, что можно придумать, решил я. Но вот вопрос: согласятся ли девушки с этим? Ведь я гораздо старше их. Ну, сколько им? От силы лет по двадцать пять. А мне уже к сорока. Хотя и это не возраст, но все же…
— Вообще-то меня Дмитрием зовут, — сказал я и покраснел, как целомудренный юноша.
— Вот как, — с легкой иронией в голосе произнесла Леля. Она явно заигрывала со мной. — Ну, а как по батюшке? Не могу же я такого заслуженного майора называть просто Дмитрием…
Я смутился. И тут мне на помощь пришла Илона.
— Леля, хватит издеваться над человеком! Он тебе что, мальчик какой? — строго произнесла она.
Леля даже всплеснула руками от удивления.
— Боже, что я вижу? Уж, случаем, не влюбилась ли ты, подруга моя дорогая? — спросила она и обнажила в улыбке свои белые зубки. — Впрочем, как тут не влюбиться? Такой видный мужчина. Если бы я провела, как ты, рядом с ним целую ночь, я бы тоже, наверное, влюбилась.
Илона посмотрела на нее с упреком. Она хотела сказать ей что-то обидное и не смогла. Есть в нашем мире женщины, которые не могут говорить обидные слова.
Теперь уже я решил помочь Илоне.
— А что, для того чтобы влюбиться в человека, обязательно необходимо время? — спросил я Лелю нарочито игриво.
— А разве нет? — вскинула она на меня свои тяжелые ресницы. — В таком случае влюбитесь, пожалуйста, в меня. Я так буду счастлива! Нет, вы не смейтесь, я на самом деле. Я буду вам верной подругой. А хотите — женитесь на мне. Кстати, вы женаты?
— Леля! — попыталась одернуть ее Илона. — Прекрати паясничать.
— А разве я паясничаю? Майор мне в самом деле нравится. Разве я не говорила тебе об этом в прошлый раз? Говорила! — заявляет Леля, и я уже не знаю, шутит она сейчас или нет.
Я внимательно посмотрел Леле в глаза. Она не выдержала моего взгляда и рассмеялась.
XII
На горизонте появился Савельев.
— Господа Гиппократы, к столу! — пригласил он. — Водка остывает.
Мы отправились в палатку, где для нас был накрыт обеденный стол. Пола палатки была откинута. В центре стола в большой дюралевой посудине дымилась вареная картошка, источая знакомый с детства аромат. Здесь же стояло несколько бутылок водки и алюминиевые чашки с квашеной капустой, соленой сельдью и солеными груздями. Был и десерт — несколько гроздей зеленого винограда. Откуда грибы и виноград, я не знал, но подозревал, что это дело рук моего расторопного помощника: Савельев мог выменять все это на спирт у какого-нибудь прапорщика. А для тех нет ничего невозможного на этом свете: попроси страусиных яиц — и те принесут.
Места возле стола хватило всем. Впрочем, нас было не так уж много — семеро гостей да мы с Савельевым. Водителей медсанбатовских «уазиков» Савельев отвел в палатку санинструкторов, где их накормили перловкой с рыбными консервами. У нас тоже закуска была не бог весть какая, но мы не жаловались — мы ведь были на войне. Стыдно было перед гостями только за то, что мы не смогли сварганить для них что-нибудь мясное, но Харевич отшутился: ничего, мол, мясо поедим, когда кончится война.
Женщины сели напротив меня. Я украдкой взглянул на них и обомлел: они показались мне богинями. Видимо, они умышленно решили произвести на мужчин впечатление. Они накрасили губы, сняли с себя головные уборы и распустили волосы. Волосы у обеих были длинные и гладкие, и они струились по плечам. Только у Лели эти струи были рыжего цвета, а у Илоны темно-русого.
— Фи, одна водка! — оглядев стол и поморщившись, сказала Леля. — Неужели мужчины не смогли достать вина?
Мы с Савельевым смутились. Мы уже давно забыли, что в мире кроме водки существуют и благородные напитки, которые обычно предпочитают пить женщины.
— Простите нас, милые барышни, — сказал Савельев. — Отвыкли, понимаешь, от женского присутствия. Вы бы почаще приезжали — вот тогда бы мы быстро исправились.
— Да что ты оправдываешься, капитан, — махнул на него рукой Харевич. — Ничего, не маленькие — выпьют и водки.
Леля засмеялась.
— Вот так мужчины всегда. А потом говорят, откуда берутся женщины-алкоголики, — произнесла она.
— На войне, милая, алкоголиком стать невозможно, — сказал Харевич. — Здесь водка — лучшее лекарство. Выпьешь — и заглушишь боль. Это на гражданке пьют без надобности, потому и спиваются.
Савельев, как опытный разливальщик, не глядя, «по булькам» отмерил каждому дозу, и мы подняли кружки.
— Ну, за что выпьем? — спросил Харевич.
— За успех нашего безнадежного дела, — горько усмехнувшись, сказал Лавров. Он выглядел очень усталым.
— Лучше давайте выпьем за красоту.
— А что есть красота? — внезапно спросил старлей по фамилии Варшавский, который все это время оперировал в паре с другим старлеем — Голубевым.
— Единственная красота, которую я знаю, сказал Гейне, — здоровье, — напомнил я.
