Они с Фатомой не любили лимонный таджин, так что он не видел смысла нести его домой. Было бы грешно его выбросить: кто-то должен съесть, пока не остыл. Тут Садек вспомнил о родителях Фатомы, живших в двух шагах от больницы. Они любили старомодные кушанья и наверняка обрадуются свежему таджину.
Встретив мать Фатомы на кухне, он поздоровался и вытащил горшок из корзины.
— Вот таджин, который только что приготовила Фатома, — сказал он.
Она заулыбалась:
— Си Мохаммед будет очень рад, когда увидит, что у нас на ужин.
На следующее утро, спозаранку, когда Садек завтракал, в дверь забарабанили. Двое полицейских, стоявших на улице, схватили его и, не дав попрощаться с Фатомой, запихнули в джип.
Его недоумение было недолгим. В комиссарии ему предъявили корзинку и горшок, в котором еще оставалось изрядное количество таджина. Ему объяснили, что таджин был полон яда, а его теща умерла. Си Мохаммед, лежавший в больнице, обвинил его в убийстве.
В этот момент одна только мысль занимала Садека: Фатома пыталась убить его мать. Сбитый с толку длинным допросом, он громко пробормотал что-то из своих соображений: эти обрывки привлекли внимание полиции.
— Аллах покарал ее! Хотела убить мою, а убила собственную.
Вскоре они поняли, что он говорит о своей жене, но не поверили рассказу, пока вызванный охранник больницы всё не подтвердил. Он хорошо запомнил Садека, поскольку тот так назойливо пытался передать еду своей матери.
Послали за Фатомой. Ее ошеломило известие о смерти матери, а внезапный арест Садека потряс. Ее ответы были невнятными, если не считать признания, что она дала Садеку корзинку с горшком таджина и попросила отнести в больницу. Фатому заперли в камере.
Прошло несколько недель, начался суд. Лаллу Айшу выписали из больницы, и она вернулась в пустой дом. Дурные новости о Садеке и Фатоме она восприняла бесстрастно, только покачала головой и прошептала:
— Такова воля Аллаха.
— Не понимает, что стряслось, — шептались за ее спиной. — Это слишком для нее, бедняжки.
Каждый день соседи приносили еду, так что ей не приходилось ходить на рынок. Теперь лалле Айше не нужно было карабкаться наверх по вечерам; она устроилась в супружеской спальне, объяснив соседям, что когда Садек с Фатомой вернутся домой она уже поправится после операции и взбираться по лестнице ей будет проще.
— Она до сих пор не поняла, — говорили друг другу соседки.
На суде Фатома показала, что дала Садеку корзину с едой, но ничего не знала о яде.
— Итак, вы признаете, что таджин был сделан на вашей кухне.
— Конечно, — сказала Фатома. — Я была там, когда старуха его готовила. Вечером перед тем, как отправиться в больницу, она все для таджина сложила вместе, как она любит. И велела мне приготовить на следующий день, чтобы Садек отнес в больницу.
Это показалось суду неубедительной выдумкой. Решено было прерывать заседание и вызвать лаллу Айшу на следующее.
Старуха появилась на месте для свидетелей, закутанная в свой хаик. Ей велели снять его с головы, чтобы слышно было, что она говорит. Затем, потрясенные, они услышали, как она заявила с ноткой гордости, что, разумеется, приготовила таджин собственноручно.
— Да, да, — сказала она. — Я люблю, когда там много маринованных лимонов.
— А что еще вы туда положили? — спросил кади обманчиво ласковым тоном.
Лалла Айша стала перечислять список ингредиентов. Потом умолкла и спросила:
— Вам нужен полный рецепт?
Все засмеялись. Кади призвал к тишине и, пригвоздив ее угрожающим взглядом, произнес:
— Ясно. Среди нас шутница. Садитесь. Мы к вам вернемся позже.
Лалла Айша села и опустила взгляд, бормоча и перебирая бусины на четках. Кади время от времени поглядывал на старуху, раздраженный ее безразличием. Он ждал полицейских, которых оставили в доме Садека, когда лаллу Айшу привели в суд. Вскоре они появились. Наверху, в шкафу среди ее одежды обнаружили полупустую банку того же крысиного яда, который нашли в таджике.
Кади с довольным видом снова вызвал лаллу Айшу на свидетельское место. В его левой руке была жестянка, и он потряс ею перед лицом старухи.
— Вы когда-нибудь видели эту банку? — спросил он. Лалла Айша не смутилась:
— Конечно, видела. Это мое. Я это положила в таджин.
Шепоток пробежал по залу: зрители решили, что старуха слабоумная. На миг глаза и рот кади расширились. Потом он нахмурился:
— Ах так, вы признаете, что положили яд в таджин?
Лалла Айша вздохнула: — Я же спросила вас, хотите ли вы весь рецепт, а вы не захотели. Я положила туда полкило лимонов. Они забивают вкус порошка.
— Продолжайте, — велел кади, не спуская с нее глаз. — Это была специальная еда для меня, — продолжала старуха возмущенно. — Ни для кого другого. Это было лекарство. Вы же не думаете, что я бы стала его есть, верно? Я хотела, чтобы яд в таджине вытянул яд из моего тела.
— Не понимаю, о чем вы говорите, — сказал кади.
— Набираешь его в рот и выплевываешь. Потом набираешь еще больше и выплевываешь, и так дальше, а в промежутках полощешь рот. Это старое снадобье из моего тчара. Оно избавляет от всех ядов.
— Вы что — не понимаете, что убили женщину своей ерундой?
Лалла Айша покачала головой:
— Нет-нет. Так заповедал Аллах, вот и все.
Из другого конца зала донесся крик Фатомы:
— Вранье! Это неправда! Она знала, что еду не разрешат пронести! Знала до того, как попала в больницу!
Фатому утихомирили. Кади, тем не менее, сделал пометку, и на следующий день, когда Фатому вызвали на свидетельское место, попросил продолжить. После рассказа Фатомы вызвали лаллу Халиму — соседку, жившую напротив. Ее тоже попросили развязать хаик, что она сделала с заметным недовольством.
— За два, а может, три дня перед тем, как лалла Айша должна была лечь в больницу, я пришла ее проведать. Я хотела сделать ей приятное, так что сказала: «Я попрошу дочку приготовить каброзели и может быть мрозейю, чтобы тебе принесли в больницу». Она ответила: «Это очень мило с твоей стороны, но ничего не выйдет. Врач мне говорил, что есть новый закон: они ничего не пропускают снаружи». Но я все-таки попросила дочь испечь каброзели и отнесла ей за день до того, как она легла в больницу. Подумала, может ей удастся обернуть их в одежду и засунуть в сумку, чтобы не увидели.
— Хватит, — сказал кади, жестом отпуская ее. Его глаза блестели, когда он обратился к лалле Айше:
— Ну а теперь что скажете?
