Глаз у него был алмаз. Вот что значит отлично знать своё дело.
Мастер до последнего пытался держаться в сторонке. В самом деле, не главе же Церкви Трясины Судьбы было интересоваться какими-то цифрами на железке. Он — лицо сугубо духовное, занятое размышлениями о вечном… Однако племянник явно не справлялся, а время ждать не желало.
— Что значит — перебитый? — по-русски обратился к участковому Мастер. — Кто сказал? Вы эксперт? Криминалист? Спец по номерам? Вы даже не инспектор ГИБДД…
— Правда ваша, я всего лишь обыкновенный участковый, — кивнул Козодоев и улыбнулся. — Поэтому нам в самом деле без специалистов не обойтись. Будем вызывать ГИБДД. А пока, — он продолжал вежливо улыбаться, но голос звучал непреклонно, — попрошу вас, граждане, предъявить документы. Как у вас с регистрацией?..
…В общем, к тому времени, когда Мастер со своими — и не на «Великой стене», а на русской задрипанной «Ниве», — выехал на лесную дорогу, раннее утро давно превратилось в день.
Место силы, естественно, располагалось весьма вдалеке от каких-либо дорог. Когда пришла пора оставить автомобиль и шагать дальше пешком, выяснилось, что северный русский лес в июле месяце совсем не подарок. Вроде бы не декабрьская тайга со снегом по уши и ломающим кости морозом, но лжечукча весьма скоро затосковал о чукотской зиме. Потому что в июле, оказывается, здесь происходил самый лёт всяких тварей с неведомыми названиями, и все как одна — жутко кусачие. И с прекрасным обонянием — запах пота чуют за десять вёрст. Очень скоро насекомые довели до белого каления всех спутников Мастера. Лишь этот великий человек шёл спокойно, не тревожимый крылатой ордой. Он и болота, чавкавшего под ногами, словно не замечал; телохранители позже клялись, будто он даже не испачкал вышитые сапожки…
Через каждый ли[42]приходилось останавливаться и выверять курс. Азиат мучился с огромным, цзиней[43]в десять, старинным бронзовым компасом. Он не понимал, отчего лишь этот раритет мог указать им истинную дорогу, а Дядя, словно в насмешку, ещё и поправлял его, не иначе, сверяясь с силовыми линиями тонких энергий…
Мирзоев вздохнул с большим облегчением, когда наконец перед ними открылась излучина торфяной речки с нависшей над нею лесистой горушкой, кривобокой, словно её наподдал ногой великан.
Увы, радость была недолгой. На склоне горушки размеренно взблёскивала на солнце лопата, и Мирзоев очень нехорошими словами вспомнил участкового Козодоева, устроившего им задержку. Однако потом Азиат присмотрелся, и милиционер был отчасти прощён. Некто, взявшийся осваивать заветное место, начал свою деятельность далеко не сегодняшним утром. То тут, то там между чахлыми соснами на склонах горушки виднелись шурфы. За один день столько не выкопаешь.
Укрывшись в кустах, Мастер приложил ладони к глазам, со зловещей медлительностью отнял их — и всмотрелся. Ему не был нужен бинокль.
Лопату держал в руках белобрысый пёс, по морде видно — шелудивая дворняга. Он работал с каким-то исступлением, точно его подгонял невидимый хлыст.
«Так, так… — ещё пристальней, превратив зрачки в две горизонтальные щёлки, вгляделся Мастер, и его губы презрительно скривились. — Вот это урод…»
Не просто белобрысый (что уже само по себе было уродством), не просто плюгавый — человек выглядел ещё и фальшивым, как бы слепленным из разнородных кусков. Было похоже то ли на еврейскую магию, то ли на немецкое колдовство — низшие виды волшебного искусства Мастер не считал нужным различать. Да этого в любом случае и не требовалось. Судьба ублюдка была решена, его жалкий жизненный путь завершился.
— Говоришь, бриться можно? — посмотрел на племянника Мастер, и тот не сразу сообразил, о чём шла речь. А Дядюшка уже отдал приказ: — Проверь.
Конечно, он мог бы одним малозаметным движением брови заставить ничтожество упокоиться в уютном омуте под обрывом, но злоупотреблять магией не хотел. Каждое подобное действие оставляло метку, весьма даже внятную для любого, не чуждого тонких миров. Не хватало ещё наследить у самого места, где лежал ключ. Что ж, грубо-материальным тоже не следовало пренебрегать…
— Сейчас, Дядюшка, сейчас проверим… — отозвался лжечукча.
Охранники, давно уже скучавшие без настоящего дела, с готовностью закивали. Лопаты в сильных руках стали совершать движения, ясно говорившие мало-мальски просвещённому взгляду, каким грозным оружием может становиться любой бытовой инструмент… Но в это самое время — неисповедимы пути Высших Сил! — из леса вышли мужчина, женщина и собака.
Все трое — истинные, без подмесу, арийцы.
…Ах, любезный читатель! Лет, наверное, уже пятнадцать назад некий не отмеченный добродетелями журналист, рассуждая о творчестве русского художника, написал фразу о его «прорыве в чугунный тевтонский эпос». За что и был (журналист, не художник) немедленно размазан по стенке авторами этих строк. Можешь, писали мы, сколько угодно осуждать увлечение живописца германскими древностями, но эпос-то тут при чём? И как бы тебе, милый, понравилось, если бы такую вот плюху походя закатили русскому эпосу?
Это мы к тому, что ежели журналист, чья фамилия по прошествии лет нами благополучно забылась, из всех немецких женщин был знаком единственно с той, что вышла к нашим героям из леса, авторам впору извиняться и смиренно брать обратно свои слова. Эту даму можно было бы назвать статной и даже красивой, если бы не два пуда явно лишнего веса, которые делали облик могучей немецкой воительницы едва ли не карикатурным. Примерно такими злые авторы «дружеских» шаржей изображают отъевшихся оперных див в роли вагнеровских валькирий.
Спутник этой выдающейся дамы выглядел сбежавшим с той же театральной сцены — Зигфрид, давно переставший влезать в собственные доспехи. Из троих «истинных арийцев» он был самым… обыкновенным, что ли. По крайней мере, взгляд притягивал гораздо меньше, чем бежавший впереди пёс.
Этот пёс в общем и целом выглядел немецкой овчаркой, но такой, что при виде его слухи об успехах фашистских биологов, вроде бы успешно скрестивших собаку с африканской гиеной, уже не казались выдумками чистой воды. Кругловатые уши, жуткие челюсти, невероятно мощная передняя часть при резко скошенном крупе… Выставочный экземпляр овчарки Дауфмана с родословной прямо из Освенцима и Дахау![44]
— Дьявол, — шёпотом отреагировал Мастер. И покосился на Азиата: — Все дьяволы преисподней! Как тебе это нравится, а?
