— Какой бы ни был! Если стал у моста, обязан бой дать.
— Как не захочет? Не может отказаться, понимаешь ты? Нарушить обет ни один странствующий рыцарь не может. Ему никто руки после такого отказа не подаст.
— Так это, если узнают. А не узнают?
— Как не узнают? Зря я, что ли, шпильманом обзавелся? — хитро улыбнулся Годимир.
— А он об этом знает? Нет! Ты, главное, попой чего-нибудь рыцарского, героического, побренчи…
— Ну, ладно, ладно… Сыграешь мелодию помудренее. Пускай уважают. Он не посмеет отказаться в присутствии шпильмана.
— Хорошо, уговорил, пан рыцарь! — кивнул наконец-то музыкант. — Не думал я, что ты такой красноречивый. Но знай. За это ты мне лишний урок на мечах должен будешь. Годится?
— Годится! — Годимира переполняла радость, словно он уже свалил неизвестного рыцаря с коня и теперь примерял трофеи. И лишь когда они выпрягли и стреножили серого коня, развели огонь и Пархим повесил котелок с водой на рогульку, рыцарь тронул шпильмана за рукав. — Спасибо, Олешек…
— Да за все.
От реки накатывался не по-летнему стылый туман. Где-то над лугом кричал козодой.
ГЛАВА ПЯТАЯ
ЗАГАДКИ БЕЗ ОТГАДОК
Годимир лежал на спине, вглядываясь в звездное небо. Сон не шел. Похоже, лето наконец-то вступило в свои права. Ни облачка, ни тучки. Яркие точки усыпали небесный свод, как веснушки-конопушки нос и щеки деревенской девки.
Вроде бы знакомые созвездия. Но вместо Снопа Годимир видел кольчужный хауберк[24], перехваченный поясом из соединенных блях. Раскинувшийся левее Воз представлялся рыцарем на коне, нацелившим копье, а пять звезд Сита заставляли вспомнить шлем. Если хорошо покопаться, на небе можно было сыскать и щит, и меч, и седло. Эх, вернуть бы все это завтра. Только бы раскинувший шатер у моста пан не оказался одним из тех, кто позабыл законы братства странствующих рыцарей, не презрел честь и совесть.
Олешек, словно в насмешку, тихонько напевал, аккомпанируя на цитре, песню, которую назвал сказанием о несчастливом рыцаре:
— Опять, опять, опять я побежден.
Мой конь косит с небес зрачком лиловым.
И снова шлет поклон балкону он.
Поклоны шлет мой победитель новый.
Темно, темно, темно, темно в глазах.
И кровь соленая щекочет губы.
Пускай я весь в крови, но не в слезах.
И снова на турнир сзывают трубы.
Зачем, зачем, зачем мне этот ад —
Удар копья встречать избитой грудью?
Но ставки сделаны и нет пути назад.
Пусть труд безумца люди не осудят.
Опять, опять, опять, опять в седло.
Удары жизни будут пусть жестоки,
Стремлюсь всегда вперед судьбе назло.
Опять вперед без страха и упрека.
Нет, только поначалу эта песня могла показаться насмешливой.
А если подумать?
Если подумать, шпильман довольно серьезно намекал на упорство и отвагу невезучего рыцаря.
Кого это он считает невезучим? Подумаешь, один раз погорел на излишней доверчивости. Больше такого не повторится. Годимир решил для себя, что отныне будет хитрым, как лиса, недоверчивым, как пуганый воробей… И там поглядим, кто кого!
Под телегой храпел во все горло Пархим. Должно быть, умаялся за день.
Тоже загадка. Как будто бы простой и понятный человек, а вот поди ты…
Когда они подъехали и расположились на ночевку, горшечник вдруг охнул и схватился за живот:
— Вот не вовремя припекло, сладкая бузина! За костром присмотрите?
— А то! — усмехнулся Олешек. — Ты надолго?
— Как повезет…
— Ладно, беги! Справимся. — Годимир пожалел ремесленника. — Что ты выпытываешь, Олешек?
— Крупа там, — махнул рукой напоследок Пархим. — Сало там… Ну, найдете, короче. Я побежал, сладкая бузина!
Он взял с места хорошей рысью и исчез в подлеске.
Олешек поковырял костер палочкой. Пожал плечами:
— Ты, пан рыцарь, готовить умеешь, а?
— Не «акай». Ну, вряд ли у меня хватит умения содержать корчму и кормить постояльцев, но на костре чего-нибудь сготовлю.
— Здорово… — с завистью потянул шпильман. — А я все никак не научусь.
Вода еще не успела закипеть, как подошли двое стражников, вооруженных алебардами. Седоусый крепыш с бычьей шеей и багровыми щеками, а с ним молодой парень с усами золотистыми, как спелая пшеница, и бровями, выделяющимися на загорелом лице, словно полоски на морде барсука.
— Кто такие? — сразу приступил к допросу старший. — С откудова? Зачем тут?
Годимир медленно выпрямился, расправил плечи:
— Рыцарь Годимир из Чечевичей герба Косой Крест. Странствую во исполнение обета.
— Да? — прищурился стражник. — Что-то не похож ты… это… на рыцаря.
— А на кого похож?
— А на бродягу.
— Гербовые рыцари они у-у-у какие! — прибавил младший, мотнув головой себе за плечо.
Словинец скрестил руки на груди. Ну, не станешь же драться с обычными стражниками, вчерашними кметями? Чести в том — кот наплакал. Впрочем, и пропускать обиду мимо тоже как-то не по-рыцарски…
— Зря ты так… — вовремя вмешался Олешек. Он встал рядом с Годимиром, приосанился, перекинул цистру так, чтобы отблески костра вовсю заиграли на ее обечайках. На стражников он глядел укоризненно и немного печально, словно отшельник-схимник, познавший некую высшую мудрость, на деревенских пьянчуг, словно добрый отец на заблудших, но вернувшихся все же к родному порогу сыновей. — Ты все обеты постиг, какие странствующие рыцари дают?
— Ну… это… — растерялся седоусый. Видно давно уже служил у короля и навидался всякого. А ведь и правда, паны рыцари, они немножко с прибабахом. Один дает обет мяса не есть, а только один творог. Другой не пьет пива, хотя от кваса тоже отказывается — вина ему подавай, да чтоб непременно загорского. Третий шлема никогда не надевает, даже в самом лютом бою. Четвертый… А четвертый, вполне может статься, дал обет странствовать пешком. И без оружия… Без оружия? Ну, это уж вряд ли. Что за рыцарь без меча и копья? Не рыцарь это вовсе. А так — плюнуть и растереть. Ибо, как говорится в старинной дразнилке-прибаутке: рыцарь без меча, что конская моча, брызжет, воняет, да никого не напугает.
