некоторые норки, в зубах у которых тоже торчало по одному-два пера, приветливо помахали ему, позабыв в охотничьем азарте обо всех разногласиях и былых обидах. Птицы и раньше, бывало, залетали в сарай, но никогда еще не оказывались внутри вольера.
Хлопанье крыльев и отчаянный писк пробудили в его душе какие-то древние инстинкты, и на мгновение Мега представил себе длинную череду живших до него норок; начало которой терялось во тьме веков. Ощущение это ни капли не походило на безумие полной луны; в конце концов, ночное неистовство и прыжки на сетку были просто ритуалом, установленным Старейшинами. Это чувство шло откуда-то изнутри, и скоро Мега заметил, что инстинкт подчиняет его себе и наполняет мозг одним-единственным жгучим желанием, вытеснившим все остальные стремления и мысли.
Неожиданно Мега поймал себя на том, что кричит во все горло:
— Убьем!
— Убьем! Убьем! Убьем! — орали вокруг.
Весь молодняк, завывая и пританцовывая, сгрудился у сетчатой стены прямо под птицами и тщился достать добычу. Пичуги забились еще отчаяннее и, оглушенные ударами о проволоку, уже не могли держаться под потолком. Норки взревели с новой силой, а самые проворные пытались вскарабкаться на спины и плечи товарищей, чтобы в прыжке схватить жертву.
Мега изо всех сил старался удержаться на ногах, в то время как со всех сторон его толкали опьяневшие от жажды крови норки. Как и большинство сверстников, Мега понимал, что птицы ослабели и вот-вот сдадутся, а ему так хотелось опередить остальных и добыть одну для себя! Кое-как выкарабкавшись из кучи-малы и оглядевшись, он увидел невдалеке Старейшин, за спинами которых послушно жались взрослые обитатели колонии.
Повинуясь инстинкту, Мега с силой уперся крестцом в упругую сетку и выгнул спину дугой. Ему нужна была точка опоры, чтобы набрать большую скорость, — точно так же он поступал во время игр. Чувствуя, как тело его от кончика носа до кончика хвоста сотрясает крупная, почти неподвластная ему дрожь, Мега внимательно наблюдал за птичкой, которая казалась ему поменьше и послабее, выжидая подходящий момент для броска. Потом он прыгнул.
Мчась со все возрастающей скоростью через всю клетку, Мега вдруг заметил, что рядом с ним бежит еще одна норка. Это была Мата, которой, должно быть, пришла в голову та же самая мысль, что и ему. Впрочем, для того, чтобы договориться, у них уже не было времени. Оскалив зубы и раскрыв в беззвучном охотничьем крике хищные пасти, они дружно подпрыгнули и побежали по спинам и головам своих товарищей. Как с подкидных досок, Мега и Мата вдруг взмыли вертикально вверх, одновременно схватили одну и ту же жертву и кубарем полетели вниз, держа птицу за оба крыла. Откуда-то донесся кровожадный рев толпы норок — это вторая пичуга соскользнула слишком низко по сетке и была растерзана в мгновение ока.
Мега и Мата тем временем потянули птицу в разные стороны и яростно зашипели друг на друга, мигом превратившись в злейших врагов. Потом их взгляды встретились, они застыли, и между ними проскочило, произошло что-то такое, чему нельзя было подобрать названия. В следующую секунду они снова вернулись к добыче уже как партнеры. Мега впился зубами в мягкое птичье горло и едва не задохнулся от восторга и наслаждения — самого чистого и беспримесного из изведанных им за всю недолгую жизнь, — когда ему в нёбо ударила горячая, упругая струя. Красная кровь, красное, дымящееся мясо! — ликовали они с Матой, откусывая крылья, терзая плоть и разрывая напополам еще трепещущее тельце.
Припав к земле друг напротив друга, они принялись торопливо насыщаться. На мгновение подняв голову, Мега заметил блеск в глазах Маты и, выплюнув пучок жестких перьев, победоносно ухмыльнулся ей. Мата ответила еще более свирепой гримасой, обнажив покрасневшие от крови острые зубы, и Мега понял, что отныне между ними существует какая-то непонятная, нерасторжимая связь. На одно короткое, но жуткое мгновение
ему стало страшно, что эта непонятная зависимость сначала скует его волю, а потом и вовсе превратит в раба, но Мега быстро справился с собой и, коротко тряхнув головой, задвинул эти мысли в самый дальний уголок, чтобы на досуге поразмыслить над этим как следует. Мата, конечно, была не простой самкой — быть может, единственной самкой, которая что-то для него значила, — но, в конечном итоге, она все же была не более чем самкой.
Все молодые норки были взбудоражены до последней степени. Инцидент с птицами был не первым опытом дикой жизни. Им уже приходилось охотиться, главным образом на крыс, которые шныряли по полу в поисках съестного. Время от времени в клетки забирались и другие, правда не такие крупные живые существа, и топот их маленьких лапок неизменно приводил охотников в возбуждение. Особенно частыми гостями на игровой площадке были жуки, на которых молодые норки немедленно бросались и с хрустом пожирали. Но никогда еще они не видели ничего и вполовину столь же восхитительного, как птицы. Несчастные пичуги, растерзанные на клочки, открыли норкам новое представление о мире, и сознавать это было удивительно и странно.
На время позабыв о предостережениях Габблы, молодые норки немедленно начали тайком делиться друг с дружкой Дурными Мыслями:
— Габбла был прав, у каждого из нас бывают такие мысли…
— Да я почти все время думаю о чем-нибудь таком. А как подумаю, так мне сразу же хочется выбраться отсюда.
— И мне тоже. Теперь-то мы знаем, на что может быть похоже это «там»!
— Да… Там, небось, можно охотиться на птиц постоянно, когда тебе этого захочется.
Так они, горячась, изливали друг другу свое недовольство однообразием жизни в вольере. Пока они скучали здесь, где-то там, снаружи, происходили удивительные и загадочные вещи. Взять хотя бы погоду: воющие ураганы; таинственно вздыхающие ночные ветры; дожди, которые то негромко постукивали по стеклу слухового окна, то яростно барабанили по крыше, то хлестали вздрагивающие стены вместе с порывами штормового ветра; проникающий в окно ослепительный солнечный свет, в лучах которого безостановочно приплясывали никогда не опускающиеся на землю сверкающие пылинки; мягкие сумерки и манящая ночная темнота, зовущие их в свои таинственные и холодные объятия. Кроме того, снаружи существовали еще удивительные, дразнящие запахи, сулящие удовольствия и приключения; они проникали в их пыльный и грязный сарай сквозь открытые ворота. Не менее соблазнительные картины норкам порой удавалось подсмотреть в распахнутые ворота сарая или в пыльное стекло слухового окна. И разумеется, были еще звуки: ворчание грохоталок, человеческие голоса и шум, производимый другими живыми существами: мычание, гудки, громкий писк — тысячи и тысячи тайн, ждущих своих исследователей. И до недавнего времени все эти звуки были частью мира, выход в который был норкам навсегда заказан, — мира, который они никогда не увидят и который поэтому мало что для них значил. Но теперь они попробовали крови и почувствовали себя убийцами. Разве могло теперь удовлетворить их однообразное вольерное существование?
Однако их возбуждение оказалось недолговечным.
— Все в порядке, — с удовлетворением рапортовал Габбла Массэму, и жирные складки вокруг его глаз шевелились и наползали друг на друга.
