Ознакомительная версия. Доступно 5 страниц из 22
Так она скиталась годами – но годами не простыми, а световыми. И ни разу не находилось витязя, чтобы выскочил на лихом коне, размахнулся проворной сабелькой и скосил чумной звезде ее головешку. То ли вымерли они подчистую, то ли все попрятались по чуланам, не желая рисковать жизнями.
И в какой-то неприятный момент – не простой, а световой, ясно дело – вдруг унюхала звезда Энтропия маленькую, чуть заметную точечку, звездочку под именем Солнце, и вблизи этой бледной звездочки мелкую зелененькую планетку, называвшуюся скромно – Земля. Времени там было – заешься!
Энтропия облизнулась по-волчьи и тишком заковыляла в ту сторону.
Но вернемся с небес на Землю, в ту ее низинную часть, где из серых балтийских волн встает над миром лучший на свете город.
В Петербурге настало утро. Уля Ляпина разжмурила веки и прислушалась к разговорам с кухни. Голосов было сразу несколько – мамин, папин и тети Сони, но последний заглушал прочие.
– Мне приснилось, – говорила она, – что на мне очки с линзами, каждая толщиной в палец. И во рту нет семнадцати зубов! Интересно, к чему бы это?
– Зубы к счастью, – сказала мама. – Я имею в виду финансовое.
– Я не понял, – вмешался папа. – Я вот до сих пор в своей жизни финансового счастья не испытал, хотя зубов во рту имею четырнадцать… Нет, пятнадцать. – Он пересчитал языком.
– То ж во сне, – утешила папу мама.
– А, во сне, – уныло ответил папа. – Я сегодня спал, как лохматый, и практически ни разу не просыпался. И не храпел… – Он взглянул на маму и добавил осторожно: – Практически.
– Это все тепличный эффект, – сказала тетя Соня вприхлебку. – Мегаполисы уродуют человека. Отрицательное психическое давление. Орудуют энергетические вампиры. Все эти ночные дозоры и прочая эзотерическая возня. – Она хрустнула поджаренным тостом. – Дождусь мая, уеду на чистый воздух сажать луковичные растения на огороде. Уже купила двадцать пакетов натурального почвогрунта «Родина», хочу вырастить на участке араукарию…
Уля Ляпина вскочила с постели.
«Репетиция!» – вдруг щелкнуло в голове, но мгновенно, будто бы в телефоне, зазвучали гудки отбоя. Супердевочка, погасив обиду, начала собираться в школу. Новый день обещал быть хлопотным. И ей надо быть ко всему готовой. А для начала хорошенько позавтракать.
Ранним утром, город еще потягивался, а в котельной на Котельникова, 4, уже кипела суетливая деятельность. Черная звезда была близко, по приблизительным рассчетам Аэрозоля она должна была зависнуть над Петербургом во второй половине дня – но не раньше трех часов пополудни. Точно угадать было трудно, с таким характером, как у мадам Энтропии (и с таким, как у нее, аппетитом), делать ставки на ее пунктуальность заведомо означало проигрыш.
Ангел нервничал, хватаясь одновременно за великую прорву дел и бросая на середине каждое. То готовил телескопическую пешню, чтобы сделать в атмосфере над школой, где сегодня репетирует Ляля Хлюпина, незаметную озоновую дыру, сквозь которую пройдет луч звезды. То всухую жевал будильники. То латал специальные рукавицы, чтобы не обжечься, удерживая нагревающиеся часы-клепсидры, когда время устремится по лучу в небо. То чертил на бумаге схему незаметного проникновения в школу.
Ни одна живая душа, даже въедливая его помощница, не должна была знать о том, что он рядом и готов действовать, когда начнется эта чертова репетиция. Ляле Хлюпиной он наплел с три короба про какую-то мифическую задержку – мол, звезда по причине лени появится не раньше, чем послезавтра. Хитрый ангел вовсе не собирался возвращать своей помощнице молодость. С этой вредины довольно было того, что он тратился на нее столько времени. И к тому же, думал Аэрозоль, дай возможность этой жадной старухе приложиться к лучу звезды, чтобы скинуть с себя лишние годы, ее ж трактором потом не оттащишь. Она ж будет молодеть до тех пор, пока не сделается грудным младенцем. Пока вовсе не уменьшится до микроба. Хотя, возможно, это будет и к лучшему – прилетит какой-нибудь воробей и склюет ее, как вредное насекомое.
В хитроумной плане Аэрозоля Ляля Хлюпина была лишь прикрытием. Она должна была… Впрочем, стоп! Не интересно открывать раньше времени все коварные ангельские уловки.
– Молчать в тряпку! – орал он Ляле, когда та, как вздорная собачонка, что-то вякала на него со стула, пока ангел разрывался в делах. – Репетируй молча свою снегурку, тебе сегодня на людях выступать. – Ему было не до ее вякания.
Одну целую и две десятых секунды Ляля Хлюпина выдерживала молчание.
– А мне плевать на людей, плевать! – вновь соскакивала она с стопора. – На ангелов, на людей, на мух, на слонов, на крокодилов, – на всех! Я самая из самых, я – супер! У меня даже тень – отпад! Смотри, сидор, какая у меня тень клевая!
Она вставала напротив лампы и начинала выгибаться, как гусеница.
– Что, красиво? Скажи, не супер?
– Ладно, супер, змея очковая, – чтоб отделаться, говорил он Ляле. – Ты еще повыгибайся, я скоро.
Ангел понял, как просочится в школу, – карлик носа не подточит, так просто.
«В замороченные леса Валахии! – Он уже отщелкивал на клепсидрах три кубических хронолюкса времени. – Набрать мороку из Дракуловых колодцев и нагнать его на школьные помещения! Шахтно-вентиляционным путем. И частично воздушно-капельным».
– Без меня чтобы все тихо! Ни-ни! – наказал он на прощание старушенции.
Но ответа не услышал, пропал.
После русского был урок труда. Однорукий трудовик Сидор Львович скрипучим голосом объявил тему: «Обтесанность как высшая ступень деревянности». И затем на примере Буратино-Пиноккьо долго и занудно рассказывал о процессе получения из простого полена высококачественного художественного изделия. Сегодняшний урок был теория. Практикой предполагалось заняться самостоятельно на зимних каникулах.
Уля Ляпина торопила время. Школьные часы текли медленно. Репетицию назначили на пятнадцать, и нужно было еще придумать, как на нее попасть. Посторонних в зал не пускали, а она теперь причислена к посторонним.
На переменке к ней подошел Сосиськин. Официально его звали Данила Спицын, но на Данилу он откликался редко, уже отвык. Сосиськин был серьезен как никогда, и это было на него не похоже.
– Если бы ты оказалась закупоренной в избушке, висящей на краю пропасти, стала бы ты от голода есть ботинки? – спросил Сосиськин.
Вопрос был задан что говорится в лоб.
– Есть ботинки? – переспросила его Ульяна.
Она взглянула сперва на свои кроссовки, потом на сменную обувь любителя коварных вопросов.
– Твои бы точно не стала, – сказала она, поморщившись.
– Я не про свои, я вообще. В принципе, – не отставал от нее Сосиськин. – В избушке, висящей на краю пропасти.
– Вообще ботинок не бывает, Сосиськин. И в принципе не бывает тоже. Есть твои, есть мои, есть Пашкины.
Ознакомительная версия. Доступно 5 страниц из 22
