Увы… вся ее прежняя жизнь была отравлена страхами. Давина постоянно чувствовала, как смерть дышит ей в затылок. Забыть об этом было не так-то просто, даже сейчас, в объятиях мужчины, который будет еще долго сниться ей по ночам. Святые угодники… теперь она, кажется, понимала, какое искушение терзало Еву в райских кущах! Еще накануне, дотронувшись до него, Давина была потрясена — она и подумать не могла, что мужское тело бывает таким гладким и твердым! Но сейчас, прижавшись к его широкой груди, она вдруг поймала себя на том, что была бы счастлива принадлежать этому мужчине. Вероятно, это было как раз то, что аббатиса именовала «низменным желанием» — желание примитивное, порочное и греховное. А Роб Макгрегор совершенно точно был грешником — с его-то широченной грудью, заросшей темными волосами, и мускулистым, твердым животом, покрытым броней мускулов. А самым греховным, по мнению Давины, был треугольник мышц в нижней части живота. Его запах одурманивал ее, тепло его тела, кольцо его рук, сомкнувшихся вокруг нее — все это сводило ее с ума.
Ну и пусть оно низменное, упрямо решила Давина, но какая женщина с горячей кровью смогла бы устоять перед таким мужчиной, да еще когда тот мир, который она знала, внезапно развалился на куски?! И дело было даже не в исходившем от Роба ощущении силы — Давину изумляла его спокойная уверенность в том, что он может справиться с чем угодно. Она вспомнила, как он тщательно осмотрел место, где они накануне устроили лагерь, как уверенно выбрал каменистую тропинку, где копыта их лошадей не оставили бы никаких следов. Роб успевал подумать обо всем, и при этом ему, похоже, было абсолютно все равно, как остальные воспримут его приказы. С каждой минутой ее уверенность, что этот горец сможет защитить ее, становилась все крепче. Он действительно стремится это сделать — по крайней мере сейчас. Но Давина уже привыкла не верить ничему. И никому.
— Скажите мне, девушка.
Низкий голос Роба заставил ее вздрогнуть. И Давину моментально бросило в жар. Она невольно поежилась — это ощущение было новым и оттого пугающим.
— С чего бы это английской леди носить шотландское имя?
Давина моментально напряглась.
— А с чего вы взяли, что я англичанка? — не поворачивая головы, бросила она.
— Ну… вы говорите в точности как они. И манеры у вас такие же.
Легкая картавость чудесной музыкой отдавалась в ее ушах, успокаивала натянутые до предела нервы. Однако девушка по-прежнему была настороже. А этот горец неглуп. Она уже успела убедиться в этом накануне. Как он ловко заставил ее признаться, что она не влюблена в Эдварда!
— Я выросла в английском монастыре, под присмотром английских монахинь. — Давина пожала плечами. — Какие-то проблемы?
— А я и не знал, что они англичанки, — задумчиво протянул Роб.
Давина тут же заволновалась — неужели она опять сказала больше, чем собиралась сказать?
— Но ведь вас скорее воспитывали мужчины, а не женщины — а манеры у вас тем не менее, словно у настоящей леди.
Дурное предчувствие заставило Давину обернуться. В глазах ее мелькнул страх.
— Интересно, а кто вам сказал, что я росла с мужчинами? — подозрительно спросила она. — В конце концов, те солдаты могли просто ненадолго заехать в аббатство… вот как вы, например.
— Как это — кто? — усмехнулся он. — Да ваша стрела, которую вы пустили в меня с колокольни!
В голосе Роба что-то неуловимо изменилось. Давина могла бы поклясться, что он улыбается. Впрочем, вряд ли, спохватилась она, его лицо, когда он смотрел на нее, казалось суровым и неприступным, точно маска.
— Девушки редко умеют так стрелять из лука. Этому нужно учиться годами.
Да, он неглуп… и при этом, без сомнения, самый красивый мужчина из всех, кого ей доводилось видеть. Давине внезапно страшно захотелось узнать, как он будет выглядеть без этого дурацкого хвоста на затылке, со свободно разметавшимися по плечам черными волосами. Неужели он всегда такой суровый, гадала она? Святые угодники, одернула она себя, что за мысли? С какой стати этот дикарь так волнует ее? Она вдруг вспомнила мрачный огонь, вспыхнувший в его глазах, когда она накануне набросилась на него с кинжалом. Он показался ей похожим на неприрученного дикого зверя. Давина внезапно вспомнила, что имеет дело с мужчиной. И принялась молча молиться.
— Кто дал вам имя?
Давина, растерянно моргнув, постаралась отогнать непрошеные мысли.
— Мой отец, — буркнула она, попытавшись отодвинуться от него.
— Значит, ваш отец — шотландец?
Хотя она часами пыталась представить себе своих близких, гадая, узнают ли они ее, если судьба сведет их вместе, Давине и в голову никогда не приходило говорить об этом с кем-то еще.
— Да.
— А ваша мать?
Руки Роба сомкнулись на ее талии.
— Она… — Давина нахмурилась, почувствовав, как при его прикосновении по телу разливается знакомый уже жар. Она снова попыталась отодвинуться… тщетно. — Она умерла, когда мне было всего десять лет… по крайней мере мне так говорили.
Сердце у нее сжалось. Давина затаила дыхание, пытаясь сообразить, какой будет следующий вопрос и что ей ответить, чтобы у сурового шотландца не пропало желание ее защищать. Пусть он даже ей не враг, он вполне может оказаться союзником ее врагов. И если ему неизвестно, кто она такая, будет лучше, если он как можно дольше останется в неведении. Сколько уже невинных людей погибло из-за нее! Она не хочет, чтобы смерть Роба была на ее совести.
— Как их звали?
Эти вопросы неспроста, решила она. Господи, как же она устала все время быть настороже!
— Их звали лорд и леди Уитхорн. Мне не хочется говорить об этом, — пробормотала она, надеясь, что Роб отстанет.
При этих словах, за которыми не последовало никаких объяснений, он снова напрягся и застыл — то ли разозлился, то ли обиделся из-за ее неразговорчивости, Давина не знала. Впрочем, она не долго ломала над этим голову — обрадовалась, что он наконец оставил ее в покое.
Молчание не тяготило ее, Давина с малых лет привыкла молчать, но не потому, что это было в ее натуре. Монастырские стены располагают к молчанию. Там обычно стояла тишина, однако Давина помнила, что своды аббатства Святого Христофора куда чаще оглашал звон мечей, чем тихие молитвы монахинь. Что-то требовало ремонта, и сестрам волей-неволей приходилось обращаться за помощью к жившим при аббатстве мужчинам. Солдаты не возражали — свободного времени у них было хоть отбавляй. И потом, что им было делать в монастыре? Только упражняться на мечах, цапаться друг с другом и вспоминать своих возлюбленных. Живи Давина где-нибудь в другом месте, она, может, и возмущалась бы вечным шумом и гамом во дворе, но она не возражала, ведь это было напоминанием о той жизни, которой живут все нормальные люди и о которой ей приходилось только мечтать.
Как ей сейчас не хватало этого! Давине вспомнилось, как, стоя на колокольне, она разглядывала солдат, чьи лица знала, как свое собственное. А сестры… их крики, доносившиеся из объятой пламенем часовни, она не забудет до конца своих дней.
