— Да, — согласился я и почувствовал — в этом случаеодносложного ответа недостаточно.
Я понял, что имела в виду Эдит де Хэвилэнд, когда говорила:«без Аристида в доме стало пусто». Это был настоящий «кривой человечек»,построивший настоящий «кривой домишко», и без него «кривой и убогий домишко»потерял свой смысл.
— А вот портрет его первой жены кисти Сарджента, — указалТавернер.
Я принялся рассматривать холст, висевший в простенке междуокон. Манера исполнения портрета отличалась свойственной Сардженту жесткостьюлиний. Длина лица была, как мне показалось, несколько преувеличена — так же,как и некоторая его «лошадиность». Потрет типичной английской леди из высшегопровинциального общества. Красивое лицо, но несколько безжизненное. Абсолютнонеподходящая жена для маленького деспота, криво усмехающегося над каминнойполкой.
Дверь открылась, и в гостиную вошел сержант Лэмб.
— Я сделал все возможное, сэр, — доложил он. — Слуги молчат.
Тавернер вздохнул.
Сержант вытащил из кармана блокнот и, стараясь не привлекатьк себе внимания, устроился в кресле в глубине комнаты.
Дверь снова открылась, и в гостиную вошла вторая женаАристида Леонидиса.
Чрезвычайно дорогое черное платье с глухим воротом идлинными рукавами очень шло женщине. Ее заурядное симпатичное личико обрамлялидовольно красивые каштановые волосы, уложенные в чересчур замысловатуюприческу. Миссис Аристид Леонидис была тщательно напудрена, нарумянена инакрашена, но я сразу понял, что она недавно плакала. Шею ее украшало ожерельеиз очень крупного жемчуга, правую руку — перстень с огромным изумрудом, а левую— перстень с таким же огромным рубином.
Бренда была явно напугана.
— Доброе утро, миссис Леонидис, — непринужденно произнесТавернер. — Извините, что снова беспокою вас.
— Вероятно, это необходимо для дела, — безучастно ответилаона. — Вы, конечно, понимаете, миссис Леонидис, что полное право требоватьприсутствия здесь вашего адвоката?
«Интересно, — подумал я, — осознает ли она важность этогозамечания? Похоже, нет».
Она довольно мрачно ответила:
— Я не люблю мистера Гэйтскилла. И не хочу видеть его.
— Вы можете пригласить своего собственного адвоката.
— Да? Я вообще не люблю адвокатов. Я их боюсь.
— Вы вправе поступать как хотите. — Тавернер одарил женщинудежурной улыбкой. — Итак, приступим?
Сержант Лэмб послюнил карандаш. Бренда Леонидис села натахту лицом к Тавернеру.
— Вы выяснили что-нибудь? — спросила она. Ее пальцы нервнотеребили подол шифонового платья.
— Теперь мы можем с полной определенностью утверждать, чтоваш муж умер от отравления эзерином.
— Этими глазными каплями?
— Да. Когда вы делали мистеру Леонидису последнюю инъекцию,в пузырьке был не инсулин, а эзерин.
— Но я этого не делала! Я не имею к этому никакогоотношения. Поверьте, инспектор.
— Значит, кто-то умышленно налил эзерин в пузырек из-подинсулина.
— Какой дурной поступок!
— Да, миссис Леонидис.
— Вы считаете, что кто-то сделал это специально? Иливсе-таки случайно? Это не может быть… такой шуткой, а?
— Нам это не кажется шуткой, миссис Леонидис, — спокойноответил Тавернер.
— Это мог сделать кто-нибудь из слуг.
Тавернер не ответил.
— Да, наверное, так оно и было. Больше никто не мог сделатьэтого.
— Вы уверены? Подумайте, миссис Леонидис. Неужели у васбольше нет никаких предположений? Не было ли у вашего мужа конфликтов скем-нибудь? Каких-нибудь ссор?
Бренда не сводила с инспектора широко раскрытых непонимающихглаз.
— Понятия не имею, — сказала она.
— Вы говорили, что ходили в кино в тот день.
— Да, я вернулась домой около половины седьмого… Было времяделать инъекцию… Я… Я… сделала ему укол, как обычно. И он… Ему стало плохо. Яиспугалась… Побежала за Роджером… Я уже все это вам рассказывала. Неужели ядолжна повторять это снова и снова? — В ее голосе послышались истерическиенотки.
— Извините, миссис Леонидис. Могу я побеседовать с мистеромБрауном? — С Лоуренсом? Но он ничего об этом не знает.
— Тем не менее я хотел бы с ним побеседовать. Брендаподозрительно посмотрела на Тавернера. — Он занимается латинским с Юстасом вклассной комнате. Вы хотите, чтобы его позвали сюда?
— Нет… Мы сами пройдем к нему.
Тавернер быстро вышел из гостиной. Мы с сержантом Лэмбомпоследовали за ним.
— Нагнали вы на нее страху, сэр, — заметил сержант.
Тавернер проворчал в ответ что-то неразборчивое. Мыподнялись по короткой лестнице и прошли по коридору в большую комнату,выходящую окнами в сад. Там за столом сидели молодой человек лет тридцати и красивыйсмуглый подросток.
При нашем появлении они подняли головы. Брат Софии Юстаспосмотрел на меня, Лоуренс же уставился отчаянным взглядом на главногоинспектора Тавернера.
Я никогда не видел, чтобы человек был настолько парализованстрахом. Он встал, потом снова сел. И произнес голосом, срывающимся почти ввизг:
— О… Э-э… Доброе утро, инспектор.
— Доброе утро, — резко ответил Тавернер. — Могу япобеседовать с вами?
— Да, конечно. Большая честь для меня. По крайней мере…
Юстас поднялся.
— Вы хотите, чтобы я ушел, инспектор? — В его приятномголосе отчетливо слышались враждебные нотки.
— Мы… Мы продолжим наши занятия позже, — сказал учитель.
Юстас направился к двери деланно развязной походкой. Уже насамом выходе он поймал мой взгляд, ухмыльнулся и чиркнул себя большим пальцемпо горлу. Потом вышел, захлопнув за собой дверь.
— Итак, мистер Браун, — сказал Тавернер, — заключениеэкспертизы гласит, что смерть мистера Леонидиса наступила в результатеотравления эзерином.
— Я… Вы имеете в виду… Мистер Леонидис действительно былотравлен?.. Я надеялся…
— Он был отравлен, — резко подтвердил Тавернер. — Кто-тоналил эзерин в пузырек вместо инсулина.
