Георгий даже пожалел, что после окончания рабочего дня не пошел с ребятами в «Лес» — так называли бар в столовой соседнего здания, где располагалось множество учреждений, в том числе и редакция «Лесной газеты». Вмазать там сто пятьдесят — и с чистой совестью можно звонить жене: так и так, извини, выпил с ребятами, за руль нельзя, поэтому переночую в кабинете.
Но и это было бы трусостью и враньем. Правда же заключалась в том, что он не хотел ехать домой.
Да, он не хотел ехать домой. Он не хотел видеть поджатые губы тещи и равнодушное лицо жены, отношения с которой разрушались медленно и неотвратимо, как оставленный без хозяйской заботы дом, не хотел погружаться во враждебную ему атмосферу своей двухкомнатной квартиры в подмосковном военном городке. Когда-то хрущевка со смежными комнатами, шестиметровой кухней и совмещенным санузлом была счастьем. Теперь же каждая полочка, любовно сооруженная его руками, вопила о своей убогости и о его неумении жить.
Семейные проблемы как смерть. Для человека, который внутри их, — мука мученическая, ад. Для всех остальных людей — дело житейское. Не от черствости и равнодушия, а оттого что ничем тут помочь нельзя. Чем можно помочь другу, у которого умер близкий человек? Только сочувствием. Чем можно помочь человеку, запутавшемуся в семейной жизни? Ничем. Потому что все советы, которые можно дать, известны заранее и потому бесполезны.
Толчком для этих размышлений Георгию Гольцову послужил разговор с начальником НЦБ Владимиром Сергеевичем Полонским. В восьмом часу вечера в кабинет Гольцова заглянула Зиночка, секретарша Полонского, и сообщила:
— Шеф. Изъявили желание вас увидеть. Главное — не волнуйся. Смотри в глаза, отвечай коротко и точно. И не спорь.
— Неужели я похож на человека, который спорит с начальством? — удивился Георгий.
— Нет, — ответила Зиночка. — Ты похож на человека, который сидит на работе и занимается фигней, вместо того чтобы сидеть дома и смотреть телевизор. Гольцов, ты не хочешь меня соблазнить?
— Жажду. Сейчас закончу фигню, потом поговорю с шефом и начну тебя соблазнять.
— Вот все вы такие! Болтуны! — сказала Зиночка и зацокала каблучками по коридору.
Георгий не обратил внимания на фривольность ее тона. Это была всего лишь форма. Она не значила ровно ничего. Зиночка была симпатичной, с милыми белокурыми кудряшками, с изюминкой, но никто из молодых офицеров Интерпола, людей современных и не слишком отягченных моральными императивами, даже не пытался подбивать к ней клинья. В ней видели товарища. И только. Так установилось. Может быть — к искреннему сожалению Зиночки. Но свой образ она создала сама и была обречена ему соответствовать.
Зиночка пришла в НЦБ вскоре после его создания, была горячей патриоткой Интерпола и считала своим долгом служить буфером между начальником и сотрудниками. Она была из скромной милицейской семьи, училась на заочном отделении юридического института, радовалась успехам НЦБ в целом и отдельных сотрудников и очень огорчалась, когда у кого-то что-то не получалось. Она была чем-то похожа на Манипенни из фильмов о Джеймсе Бонде, дух которого незримо витал на восемнадцатом этаже здания ГИЦа. Но когда Зиночку так называли, она отвечала:
— Я такая же Манипенни, как вы Джеймсы Бонды. Вы, господа, чиновники, а не Джеймсы Бонды.
Эту формулу ввел в оборот один из первых начальников НЦБ. В предисловии к сборнику документов об Интерполе он написал:
«Само название организации овеяно ореолом некой таинственности. Да, это уникальная организация, принимающая непосредственное практическое участие в предупреждении и подавлении международной преступности. Но без погонь, перестрелок и эффектных расследований в духе агента 007. Своими силами Интерпол не может заниматься раскрытием преступлений. Таких оперативных сил нет, да и с точки зрения современного международного нрава такая деятельность невозможна. Но Интерпол может содействовать розыску преступников, координировать практические операции полиции нескольких стран, способствовать слаженности и одновременности их проведения…»
В обиходе эта мысль отлилась в слоган, который все следующие начальники НЦБ наследовали вместе со скромным кабинетом, синим флагом Интерпола в небольшой приемной и бессменной секретаршей Зиночкой:
— Не стройте из себя Джеймсов Бондов! Вы чиновники, а не Джеймсы Бонды!
Разные начальники произносили это по-разному. Одни агрессивно, другие словно бы с сожалением. Но смысл оставался неизменным. Исполнительская дисциплина хромала во всех госучреждениях России, как в гражданских, так и в военных. И если в других местах это как-то проходило, то в системе Интерпола было совершенно недопустимым, так как разрушало координацию действий международной уголовной полиции. Каждый невыполненный запрос, каждое не вовремя переданное сообщение разрывали ячейку в информационной сети, парализовали работу Интерпола, как тромб парализует функционирование участков мозга.
Георгий выключил компьютер и вышел из кабинета. Коридоры НЦБ были пустыми и оттого казались просторными. В стандартных пятнадцати метровых комнатах, тесных от серверов и мониторов, тоже не было никого, лишь работали компьютеры, перемалывая своими электронными мозгами огромные массивы информации, стекавшейся со всего мира.
В закутке, отгороженном от коридора занавесками, дежурная смена из отдела оперативной информации кипятила в чайнике «Тефаль» воду для кофе и разогревала в микроволновке принесенный из дома ужин. Здесь же стояли две раскладушки, пока еще сложенные. На них в очередь будут спать дежурные, но четыре часа — инструкция это разрешала. Такая же раскладушка была и в кабинете Гольцова. Инструкция это не разрешала, но и не запрещала.
Стены коридоров были увешены большими цветными снимками. Как в театральных фойе на самом видном месте красуются портреты главных режиссеров и отцов-основателей, так и в коридорах российского Интерпола почетное место занимали снимки руководителей НЦБ.
За одиннадцать лет существования в нем сменилось семь начальников. Кадровая чехарда в НЦБ была вызвана частыми сменами министров и затяжным непониманием высшим руководством страны, что такое Интерпол и с чем его едят. СССР вошел в систему международной уголовной полиции в 1990 году из соображений политических. При Горбачеве Советский Союз вступал во все, во что можно вступить, чтобы продемонстрировать Западу свою открытость. Открытость продемонстрировали, но что делать дальше, никто не знач.
Знали формально. Первые попытки полицейских разных стран объединить усилия предпринимались еще в конце позапрошлого века, а в 1923 году была учреждена Международная комиссия уголовной полиции, ставшая Интерполом. С того времени структура организации постоянно совершенствовалась, и в Москве прекрасно представляли себе, как она работает. Но не могли всерьез принять правила игры и объявить во всеуслышание, что в Советском Союзе тоже есть преступники, которых доблестная советская милиция сама не может поймать.
Как-то это было неловко, идеологически совестно. Вот так взять и показать всему миру свое грязненькое исподнее? Открытость открытостью, но не до такой же степени. А до какой? Ответить на этот вопрос не мог никто. Так поначалу и завис новоявленный Интерпол в состоянии организационной недоношенности.
