— Итак, договорились? — спросил Рено.
— Я не возьму тебя, — тут же поправил ее Рено. — Это существенная разница, дружочек. Если тебе не нравится эта сделка, мы можем вернуться к первой: я забираю весь прииск вместе с девушкой. Так что делай свой выбор.
— Ты очень добр, — процедила Ева сквозь зубы.
— Вне всякого сомнения. Но я разумный человек. Я не буду держать тебя на привязи вечно. Только до того момента, когда мы найдем прииск. Идет?
Некоторое время Ева смотрела на Рено. Она напомнила себе, что у него нет причин доверять ей, есть множество оснований, чтобы не уважать ее, и все условия для того, чтобы овладеть ею, плюнув на ее протесты. И все же он намерен обращаться с ней лучше, чем любой завсегдатай салуна „Золотая пыль“, появись у него подобная возможность.
— Идет, — произнесла она.
Когда Ева вновь обратилась к завтраку, Рено с привычной для него быстротой схватил ее за запястье. Она похолодела.
— Еще одна вещь, — сказал он.
— Что именно? — прошептала Ева.
— А вот что.
Она закрыла глаза, ожидая, что сейчас ощутит тепло его рта на своих губах. Однако она почувствовала, что он снимает кольцо дона Лайэна с ее пальца.
— Я сохраню кольцо и жемчуг до того времени, пока не найду женщину, которой я буду дороже собственного благополучия, — пояснил Рено. И добавил с горькой усмешкой: — А пока я буду искать ее, я найду корабли из камня, сухой дождь и свет, не дающий теней.
Рено положил кольцо в карман и отвернулся.
— Седлай коня. До ранчо Кэла через Великий Водораздел путь неблизкий.
— Кэл рассчитывает на зимние припасы, которые я привожу. Не в пример другим людям, которых я знаю, если я что-то пообещал — выполню.
5
За Великим Водоразделом сплошной горный массив постепенно сменился цепью пиков разной высоты, врезающихся в ясное голубое небо.
Даже в августе на них сверкали снежные пятна. С крутых склонов сбегали ручьи, собираясь с силой на равнинах, они превращались в речки, а затем петляли по долинам и ущельям, блестя под солнцем. Кряжи были украшены яркой зеленью осин и темно-зеленым бархатом елей, пихт и сосен. Дополняли эту живописную гамму светлые тона трав и кустарников. На пути от Каньон-Сити к первому перевалу Ева и Рено не встретили ни следов стоянок, ни жилья. Зато было много мустангов, которые пускались в бегство, словно разноцветные облачка перед бурей, когда Рено и Ева въезжали в пустынные долины. Из укрытий выскакивали на поляны олени и сохатые, привлеченные сочной травой.
Олени сторожились всадников, но все же не убегали сразу прочь, как мустанги. Целый день слышались резкие, пронзительные крики орлов, парящих в потоках воздуха.
Рено был осмотрительнее любого из животных. Он ехал так, словно в любую минуту ожидал нападения. Он никогда не пересекал поляну напрямик, вместо этого огибал ее по окраине, где разнотравье встречается с лесом. Он никогда не поднимался на гребень, не выждав предварительно внизу и не удостоверившись, что на другой стороне нет опасности. И лишь когда он был абсолютно уверен, что поблизости нет индейца или какого-нибудь бродяги, он появлялся на фоне горизонта.
Рено никогда без необходимости не въезжал в узкий каньон. Если же избежать этого было невозможно, он снимал с ремня шестизарядный револьвер и ехал, держа винтовку у седла. Несколько раз в течение дня он возвращался на свою старую тропу, отыскивал подходящий наблюдательный пункт и внимательно изучал окрестности, чтобы удостовериться в отсутствии преследования.
В отличие от многих других, Рено держал повод в правой руке, освобождая левую для револьвера, который был у него под рукой всегда, даже во время сна. Каждый вечер он осматривал оружие, следил, чтобы в него не попала пыль или влага вечерних гроз, которые гуляли вокруг вершин.
Рено не устраивал суеты вокруг этих предосторожностей. Он едва замечал их. Просто он слишком долго прожил в дикой стране, и о том, что это искусство, он не задумывался. Его быстроногая чалая, которую он называл Любимицей, была для него лучшим другом.
Ева раньше не предполагала, что эта кобыла могла быть для кого-то любимой. Любимица обладала темпераментом росомахи и осторожностью волчицы. Если к ней приближался кто-нибудь, кроме Рено, она прижимала уши к вискам и выискивала, как бы половчее вонзить в него свои огромные белые зубы. А вот Рено она приветствовала ржаньем и ласковым фырканьем.
Любимица постоянно принюхивалась к ветру, который мог принести весть об опасности. В этот момент она, навострив уши и подняв голову, начинала энергично шевелить ноздрями.
На солнечный луг выпорхнула птица, подала своим сородичам громкий сигнал о чем-то и снова скрылась в лесу. После этого воцарилась полная тишина.
Ева не стала дожидаться знака Рено, чтобы уйти в укрытие. После того как птица скрылась, она увела Белоногого поглубже под сень деревьев и замерла. Затаив дыхание и не двигаясь, она наблюдала сквозь ветки осин и елочек за лугом.
На луговину осторожно вышел одинокий жеребец-мустанг. На его теле виднелись еще не зажившие следы полученных в битве ран. Он нагнул морду к ручью и стал пить, поминутно поднимая голову и принюхиваясь к запахам, которые приносили порывы легкого ветра. Несмотря на раны, жеребец выглядел крепким и мощным, едва входящим в пору зрелости.
Зачарованная красотой молодого мустанга, Ева слегка подалась вперед в седле. Легкое поскрипывание кожи, казалось, не могло распространиться дальше ушей Белоногого, однако жеребец все же почувствовал ее присутствие.
Наконец мустанг напился, осмотрелся вокруг и медленно пошел прочь от ручья. Вскоре он стал щипать траву. Но его бдительность нисколько не притупилась. Почти ежеминутно он поднимал голову, принюхиваясь к ветру, чтобы определить приближение возможного врага. В табуне это было бы излишним, там есть другие уши, другие глаза, другие лошади, которые следят за запахами. Но этот жеребец был одиноким.
Еве пришло в голову, что Рено напоминал этого мустанга постоянной готовностью к бою, осторожностью, недоверием ко всему, одиночеством.
Ева услышала позади себя движение. Она повернулась в седле и увидела, что к ней через заросли бесшумным шагом приближается чалая.
Легкий порыв ветра вызвал шелестящий вздох у стройных молодых елочек. Белоногий беспокойно пошевелился, когда ветер донес до него запах мустанга. Ева молча потрепала мерина по шее, чтобы как-то успокоить.
— А где вьючные лошади? — негромко спросила Ева, когда подъехал Рено.
— Я оставил их на привязи на тропе. Они поднимут шум, если кто-нибудь попробует подобраться к нам с той стороны.
Рено поднялся в стременах и посмотрел в сторону луга. Затем снова уселся в седло.
