Пожалуй, бывшая подружка мужа, возведенная в ранг ближайшей подруги, слишком перебарщивала в своих попытках соблазнения. Молодые женщины не очень любили друг друга. Мари удалось втянуть Амель в неприличный круговорот соперничества и ревности. Этим вечером ее безнадежная битва была особенно отчаянной. Проигравшая явно нарывалась на скандал.
Сильвен ничего не замечал или делал вид, что не замечает. Однако некоторые гости уже начинали выражать недовольство. Поэтому Амель решила попытаться избежать шума. Подойдя к вихляющейся посреди гостиной Мари, она шепнула ей на ухо несколько слов.
Меняли диск, и музыка на мгновение стихла.
— Что? — Мари принялась орать посреди гостиной.
Диджей выключил звук.
— Что ты лезешь? Не суйся в то, что тебя не касается! Сильвен! — Бывшая пыталась взглядом найти Сильвена, ей это не удавалось. — Сильвен! Ты где? Скажи своей газели, чтобы отвязалась!
Амель, выведенная из себя, униженная, некоторое время неподвижно стояла посреди танцевальной площадки у всех на виду. Никто не пришел ей на помощь. Мужа рядом не было. Под насмешливым взглядом привлеченной криками свекрови она поспешно поднялась на второй этаж. Спустя какое-то время Сильвен нашел ее в спальне. Она ходила из угла в угол, пытаясь успокоиться.
— Амель, все в порядке? Я везде искал тебя…
Она в ярости стала отталкивать его.
— Эй! — Ему удалось приблизиться к жене и обнять ее. — Я попросил Мари уйти. Кто-нибудь отвезет ее в отель.
— Мне наплевать, я больше не хочу видеть эту сучку!
Сильвен не ответил.
Амель отстранилась и посмотрела ему прямо в глаза:
— Ты меня слышал? Я больше никогда не хочу ее видеть!
После короткого колебания он согласился:
— Ты моя жена, и только это имеет значение.
— Уедем отсюда, уедем из Франции. Я начала собирать информацию по размещенным во Вьетнаме неправительственным организациям. Посмотрим, смогу ли я работать на какую-нибудь из них.
— Поговорим об этом в Париже. Сегодня наш праздник. — Сильвен попытался поцеловать Амель, но она увернулась и опустила голову ему на плечо.
«Женишься в дождь…»
Желтое уличное освещение в его пустой комнате. Окна без занавесок. Лежа поверх спального мешка, Жан-Лу Сервье прислушивался к внешнему миру и смотрел в потолок. Он пытался различить долетающие до него звуки.
На полу валялся журнал, на обложке которого красовалась реклама «Лофт-стори»,[47]весенней саги. Он стащил его в японском ресторане на улице Фобур-Сент-Антуан, где оказался случайно. Соседка по столику забыла его после обеда, проведенного в споре с сотрапезником по поводу исхода игры. Они не сошлись во мнениях относительно возможного победителя.
Жан-Лу не знал, в чем дело, пока не прочел первые страницы еженедельника. Тогда он понял, что если ему и удалось избежать разговоров по поводу такого явления в Англии, то эта отсрочка была краткой. Там передача носила другое название, «Биг Бразер», но принцип оставался тот же: запереть пятнадцать человек в клетке и разглядывать их как под лупой, наблюдать, как их возносит или бросает в пропасть. Оруэлл, должно быть, в гробу переворачивается, наблюдая, как народ стал своим собственным надзирателем.[48]
Этот самый народ двигался сейчас под его окнами. Он различал слова, смех, крики, невзгоды эфирные, эфемерные. Сервье ощущал себя одновременно в этой толпе и вне ее, на некотором расстоянии. Скоро придет отлив, тишина, и он останется один.
Он закрыл глаза. Его мысли устремились к Лондону.
Окна и ставни были заперты, так что в помещении царила почти кромешная темнота. Снаружи, на улице, было тихо. Соседи Карима по комнате, два египтянина, поочередно всхрапывали, словно исполняли канон.
Агент не спал. Он потел и задыхался. Этот звук, на котором он поневоле сосредоточился, мешал ему. Нынче ночью тело и разум отказывались оставить его в покое. Уже несколько месяцев он не обнимал женщину, не засыпал, прижавшись к теплой и нежной коже. Он уже почти забыл, как это.
Один египтянин заворочался и принялся храпеть еще громче. Во сне он случайно придвинулся к Феннеку.
Карим закрыл глаза. Сосредоточиться на своем задании. Он должен отдохнуть, это вопрос выживания.
29.05.2001
Насер Делиль торопливо спустился по металлическому трапу, развернутому перед самолетом Пакистанских международных авиалиний. Он прилетел из Туркменистана, предпоследнего пункта своего долгого странствия, которое он проделал, чтобы запутать следы. И теперь с облегчением осознавал, что выжил во время перелета над афганскими горами.
Делиль смертельно боялся летать.
Погода стояла хорошая, скорее прохладная, воздух был сухим. Делиль смешался с другими пассажирами и направился к зданию международного аэропорта Пешавара, строению весьма скромному, с коричнево-белым фасадом. Внутри всех загнали в боковое крыло главного зала, отделенное тонкой стеклянной перегородкой. Ему пришлось прождать довольно долго, прежде чем он смог предъявить свой фальшивый суданский паспорт одному из двух пакистанских офицеров, занятых паспортным контролем. Тот мельком взглянул на документ и знаком предложил Насеру проходить. Он находился на дружеской территории и мало чем рисковал.
Насер путешествовал налегке, с одним чемоданом; так что он быстро вышел под козырек напротив паркинга аэропорта. Вскоре из толпы вынырнул и подошел к нему человек, который должен был его встретить, — Омар, маленький и плотный, с еще более густой бородой, чем во время их последней встречи. Он обнял Делиля и тепло поприветствовал по-арабски:
— Ты хорошо долетел, Мишель?
— Да, но я рад, что приземлился, брат мой.
— Аль-хамдулилла![49]Иди за мной.
Они подошли к покрытому пылью белому джипу «тойота», и Омар сел за руль.
Мишель. Мало кто знал его настоящее имя и почти никто, за исключением кое-кого из своих, так его не называл. Оно возвращало Насера в те времена, когда еще были живы родители, до серьезных израильских нападений на Ливан. Тогда его звали Мишель Хаммуд и он был христианином. Еще до обращения, до вступления в борьбу. Омар своим не был. Омар тоже сражался. И со зловредным удовольствием напоминал ему, что кое-что о нем знает.
