Как-то в детстве отец взял меня с собой на крышу только что сгоревшего дома.
Пролог
Сочельник, 18.15
Три дня тому назад, в первую праздничную зимнюю ночь был тяжело ранен Эдди Брюэр, мой друг детства. Он был одним из четырех человек, застреленных в фешенебельном универсаме. Но не грабеж был причиной случившегося. Убийца, Джеймс Фейхи, недавно расстался со своей подружкой Лорой Стайлз, кассиршей круглосуточной смены. В 11.15, когда Эдди Брюэр как раз наполнил свой бокал спрайтом со льдом, Джеймс Фейхи вошел в помещение и дважды выстрелил в Лору Стайлз: один раз в лицо и дважды в сердце.
Затем он прострелил голову Эдди Брюэра и спустился вниз в отдел замороженных продуктов. Там он увидел пожилую вьетнамскую пару, съежившуюся в молочной секции. Каждый из них получил по две пули, после чего Джеймс Фейхи счел свою работу завершенной.
Он вышел на улицу, сел в свой автомобиль, приклеил скотчем к боковому зеркалу судебное постановление, которого добились против него Лора Стайлз и ее семья, повязал голову одним из бюстгальтеров Лоры, отхлебнул виски и выстрелил себе прямо в рот.
Джеймс Фейхи и Лора Стайлз скончались на месте. Пожилой вьетнамец умер по дороге в Карни-хоспитэл, его жена — несколькими часами позже. Эдди Брюэр, однако, находится в коме, и хотя врачи настроены пессимистически, они все же вынуждены признать, что наличие жизни в нем носит сверхъестественный характер.
Пресса сильно ухватилась за это высказывание, потому что Эдди Брюэр, который, насколько я помню, никогда не имел ничего общего со святостью, стал священником. Правда, в ночь, когда в него стреляли, он не был при исполнении, да и одет был обычно — свитер и кожаная куртка, поэтому Фейхи трудновато было угадать его сан, да и вряд ли это имело для него какое-либо значение. Но пресса то ли от атмосферы рождественских праздников, то ли от радости, что в обыденной теме убийств появилась свежая струя, разыграла эту историю по всем правилам.
Телекомментаторы и главные редактора газет дошли до того, что связали нападение на Эдди Брюэра с первыми признаками апокалипсиса, в результате чего вокруг церкви в его приходе Лоуэр Миллз и больницы, где он лежал, было установлено круглосуточное дежурство. Таким образом, Эдди Брюэр, безвестный священнослужитель и весьма скромный человек, претендовал на звание мученика, независимо от того, умрет он или нет.
Правда, все это не имеет ничего общего с кошмаром, навалившимся на меня и еще нескольких человек два месяца тому назад, кошмаром, стоившим мне ранений, которые, по мнению врачей, должны будут когда-нибудь зажить, хотя моя правая рука до сих пор не обрела былую чувствительность, а рубцы на лице иногда сильно горят, хотя ради них я отрастил бороду. Нет, тяжело раненный священник и серийный убийца, вошедший в мою жизнь, недавняя «этническая чистка», проведенная в бывшей советской республике, или мужчина, обстрелявший клинику абортов недалеко отсюда, или другой киллер, расстрелявший десять человек в штате Юта и еще не пойманный — все они никак не связаны между собой.
Но иногда меня не покидает ощущение, что это не так, и что все они связаны какой-то невидимой нитью, и что если б нам удалось вычислить, где она начинается, и потянуть за нее, все стало бы на свои места, загадка была бы разгадана.
Как уже отмечалось, свою бороду я начал отращивать с Дня Благодарения. Первая в моей жизни борода, и она вызывает у меня постоянное удивление, особенно по утрам, когда смотрюсь в зеркало. Можно подумать, я по ночам мечтаю о гладкой коже, как у младенца, которого овевают только сладостные ветры да материнская нежность.
Мой офис — «Кензи & Дженнаро: частные расследования» — закрыт. Полагаю, в нем сейчас раздолье для пыли и пауков: возможно, первая паутина расположилась в углу позади моего письменного стола, вторая — за столом Энджи, которая ушла в конце ноября, и я стараюсь не думать о ней. И о Грейс Коул тоже. И о ее дочери Мэй. И вообще ни о чем.
В соборе на противоположной стороне улицы закончилась месса, и большинство прихожан, видимо, по причине необычайно теплой погоды — где-то выше нуля даже после захода солнца — разбрелись вокруг, и их звонкие голоса в ночном воздухе желали друг другу доброго здоровья и веселых праздников. Слышны были замечания по поводу погоды: до чего неустойчива она была весь год — лето холодное, а осень теплая, затем внезапно ударили холода, и ничего удивительного, если рождественское утро преподнесет еще какой-нибудь сюрприз.
Кое-кто вспомнил Эдди Брюэра, о нем поговорили немного, но не слишком долго, чтобы не портить себе праздничное настроение. Но все-таки, вздыхали они, как безумен этот мир! Безумен, безумен, безумен… Слышалось то тут, то там.
Совсем недавно я просиживал здесь почти все свое время. С балкона мог наблюдать за людьми. И хотя зачастую бывало холодновато, от чего моя больная рука деревенела, а зубы били мелкую дробь, единственное, что удерживало меня здесь, это человеческие голоса.
По утрам я выносил свой кофе на свежий воздух и сидел здесь, наблюдая за школьным двором напротив. Мальчишки в голубых спортивных штанишках и таких же галстуках и девчонки в светлых беретах и клетчатых юбочках гонялись друг за другом по площадке. Их резкие выкрики и стремительные движения, их неуемная энергия действовали на меня по-разному: то утомляюще, то вдохновляюще, в зависимости от настроения. В плохие дни их возгласы, казалось, вонзались в мой хребет как осколки стекла. В хорошие же, несмотря на мои невеселые воспоминания, я чувствовал прилив бодрости, своего рода глоток свежего воздуха.
