как растет давление в атмосфере событий. А с первым выстрелом находящегося в засаде пулемета будто лопнул накачиваемый горячим воздухом воздушный шар. Все напряжение событий рвануло самым фатальным образом. Весь перегрев страстей и ожиданий разом испарился. А вместе с этим ушла и жаркая погода.
– Сейчас согреем, – нехотя произнес я.
Пришлось рискнуть и развести в помещении огонь. Дым выдувался в оконный и дверной проемы, никогда не знавшие стекол и дверей.
Я по-честному поделил оставшиеся сухари и вяленое мясо, которые всегда в походах таскал с собой в сумке на боку на самый крайний случай. Мало ли куда судьба-злодейка забросит. А такой нехитрый запас может спасти от гибели.
Костерок мирно горел, даря тепло и покой. Позади у нас ужас и кровь, крах и бегство. Впереди – неизвестность. А между ними – умиротворяющее мерцание огня и красные отблески на усталых лицах. Судьба пустила меня от щедрот своих в крохотный зазор между своими жерновами, где можно расслабиться мимолетно, пока тебя не начнут перемалывать снова.
Даже обычно злобное лицо Коновода размягчилось, в его взгляде на горящие поленья появилось нечто задумчивое, устремленное в вечность.
– Знаешь, – проговорил он, растягивая слова. – Каждому ведь свое суждено в жизни. Вот мне – бить и быть битым. Сколько себя помню, всегда дрался. Сначала на кулачках. Потом на ружьях и наганах. А было время, так и артиллерия в ход шла. И знаешь, зачем я это делал?
– Зачем? – лениво спросил я.
– Искал свою правду. Ту, за которую стоит драться, лить кровь – свою и чужую. И нашел. Вот она! Эта степь. Этот ковыль. Этот народ. И свобода моей земли. Моего народа! – умиротворение его куда-то делось, глаза выкатились, безуминка вспыхнула в них.
– Да я тоже за то, – согласился я. – Только как ты ее мыслишь, свободу нашу?
– А на этой земле будем мы, украинцы, соль ее. И будут они – кацапы, поляки, жиды разные. И станут они подскакивать по взмаху нашей руки, как псина дрессированная. А кто не будет – тот сдохнет. В мученьях! Ибо все это – наше!!! – Его глаза стали еще безумнее. – Потому как Господом это положено и будет во веки веков! И ради этого мне и жизнь моя не дорога. И родня, и богатства. Лишь бы по-нашему стало, а не по-ихнему! Разделяешь?
М-да, псих, определенно. Притом искренний. Вообще, у идей национального превосходства огромное количество фанатиков, не дружащих ни с волей, ни с чувствами, способных на любые жестокости. Насмотрелся я на таких, неважно, якуты они, узбеки, таджики. Главное – быть уверенным: ты выше всех по праву нации.
– Разделяю, чего уж там, – кивнул я, зная, что с психами рекомендуется соглашаться.
Помолчав, потом застонав от боли, Коновод забормотал лихорадочно:
– Жалко только, если не выживу. Ты меня спасти должен, Указчик. Я для нашего дела человек ох какой важный.
– Спасу. Только чем ты так важен? Неужто Батько тебя не заменит? – усмехнулся я.
– Батько? Да кто ж его допустит? У меня и планы. И связи. И за мной люди оттуда, – он махнул рукой куда-то в сторону.
– А расскажи-ка тогда, друг мой, чего мы по степи круги нарезали? Имею же я право наконец узнать.
– А, понял все-таки, что не все так просто. Не дурак, значит. Тогда слухай. Мне человечка надо было вызволить. Шляхтичем кличут. Он в ОГПУ по плевому делу завис. Да вот только о нем в Харькове прознали. Вот и нужно было затеять концерт на всю губернию, оттянуть войска, силы, помыслы всей этой красной сволочи на нас. А между тем мои «гвардейцы» его бы аккуратненько изъяли. Да не вышло. Спалились мои соколы, сложили крылья. Мне об этом весточку прислали.
– И восстание потеряло смысл… Значит, положил столько народу ты зря.
– Не зря. Подбросили уголька в котел гнева народного – уже хорошо. А что войско растеряли – так новое будет. Лишь бы… Лишь бы мне выжить. И Шляхтича вытащить… Указчик, ты должен это сделать. Ты лих без меры. И люди твои такие же. Я доверился слабосилкам, а ты – другое дело. Я крепкую породу сразу вижу.
– Сделаем. Вызволим… Только ты контакты передай. С какими людьми сойтись? Где сведенья нужные добыть?
– Все скажу… Дай только дух перевести. Может, еще оклемаюсь.
– Оклемаешься. До Никольска путь не близкий, – брякнул я.
И запоздало прикусил язык. Ну вот как можно такое сболтнуть? Язык мой – враг мой. Вот спросит сейчас Коновод: «А откуда ты, дорогой друг, знаешь, что Шляхтич сидит в домзаке в Никольске, коль я тебе этого не говорил?!» Да, так и засыпаются. Интересно, я один такой идиот или у моих коллег тоже подобные проколы случаются? Теперь только надежда, что не заметил спутник моей оговорки. Все ж он раненый, кровопотеря, голова уже не так варит… Только бы не заметил.
Между тем Коновод замолчал и весь ушел в себя. Погрузился в тягостные думы. И только иногда постанывал, пытаясь дотянуться до повязки на спине.
Ну вот и момент истины. Коновод спросил:
– А с чего ты решил, что Шляхтич в Никольске?
– Слухами земля полнится, – спокойно ответил я. – Вообще много чего знаю.
– Слишком много, Сашенька. Ведь ты знал и то, что мы в засаду идем, – неожиданно объявил Коновод, просветлев ликом.
– Что у тебя за дурь в голове?! – возмутился я.
– Ты ж меня чуть ли не насильно гнал на Сестробабово! – торжествующе объявил Коновод – так гордо, наверное, выглядят ученые, решившие важную загадку мироздания.
– Ты в своем уме, Коновод?! Я тебя отговаривал туда идти. Но ты же, баран упрямый, ничего не слушаешь!
– Именно! Знал ведь, гад, что я в пику тебе сделаю!
– Вообще, если не заметил – я тебя из-под большевицких пуль вытащил. Шкурой рисковал.
– Ох ты ж ешкин кот! – он смотрел теперь на меня с ненавистью. – Как только не раскорячишься, чтобы в доверие втереться!
– Мне кажется, у тебя не в спине, а в голове пуля застряла. Чего только не нафантазировал!
– Ну-ка встать! – в его руке зачернел вороненый наган. – Руки поднял!
Вежливый я, если старшие по возрасту просят – уважить надо. Поэтому и встал, и руки поднял. Невольно голову пригнул, потому как потолок низкий, так что мой затылок почти касался его, – и не подпрыгнешь, чтобы улететь.
– Ну что, раскусил я тебя! – торжествующе воскликнул Коновод. – Такой умный весь! С образованием! А я раскусил!
– Ну, раскусил. Молодец, – развел я руками. – Доказал, что на плечах у тебя голова, а не жбан с помоями, как поначалу видится.
– Ну, порезвись, червь мучной. Побалабонь. Недолго тебе осталось. – Он сжал крепче рукоять револьвера.
– Коновод,
