ну и прочих.
– Значит, просит прощения. Уж больно все идеально получается. А скажи мне, Меркуша, где это все произошло? Я имею в виду самоубийство.
– Да есть там у них, в кондитерской, небольшой чуланчик…
– Яд нашли?
– Да, полупустая склянка стояла возле Марко.
– Хорошо бы эту склянку заполучить, чтобы предъявить Джотто, – мечтательно проговорил начальник сыскной.
– Я ее с собой привез, – тихо сказал Кочкин.
– Как? И Алтуфьев не возражал?
– Да он поручил доктору Викентьеву исследовать яд и склянку вручил ему. А я тихонько поговорил с доктором и предложил ему яд пересыпать в другую посуду, а пустую склянку передать мне.
– Нет слов! Ну, вы там, я надеюсь, осторожно все сделали, а то, не ровен час, можно и самому отравиться, – с опаской в голосе проговорил Фома Фомич.
– Так все доктор сделал, я туда и не лез, а он-то уж знает, как с ядами обращаться, – сказал Кочкин и, чуть подумав, добавил: – И еще, никаких следов борьбы, ничего, что могло бы указывать на то, что Марко кто-то отравил…
– Меркурий Фролыч, какие следы борьбы при отравлении? Ты вслед за Алтуфьевым глупости не повторяй. Отравление – это дело тихое, незаметное, яд обычно подмешивают и жертву об этом в известность не ставят. Так, скорее всего, поступили и с мальчиком, угостили чем-нибудь, и все. Эта смерть говорит о том, что знал Марко какую-то тайну, но какую? Это он унес с собой в могилу. А склянку, стало быть, возле тела мальчика не случайно оставили. Алтуфьеву известно, что Джотто у нас?
– Известно.
– И как он на это отреагировал? – спросил все еще хмурый от неприятной новости фон Шпинне.
– Смеялся, говорил, что не с того конца вы, Фома Фомич, за дело взялись. Что подводит вас чутье.
– А он, значит, с того? И чутье у него, как у волка. Молодец, что тут скажешь! И он, я так понимаю, даже не собирается допросить Джотто?
– Нет. Джотто, как он думает, здесь ни при чем, так зачем попусту языком болтать?
– Верно, зачем попусту болтать? Перед Алтуфьевым сейчас другая задача, для него важно увязать горничную Канурову и Марко в одно целое…
– Как это?
– Мы же знаем, что Яков Семенович с трудом признает свои ошибки, а горничная – это его ошибка. Вот он и постарается сделать их соучастниками, и это может получиться. Суди сам: отравленные бисквиты в дом Скворчанского принес посыльный, он передал их в руки горничной, горничная единственная, кто остался в живых. Это может произвести впечатление на суд. Если осталась в живых, значит, виновата. Что ни говори, а бытуют у нас еще такие мнения. Да и потом, самоубийство Марко успокоит общественное мнение, что сейчас крайне важно. Как ни крути, а все происшедшее на руку Алтуфьеву. Он может и медаль получить…
– А мы что получим?
– Ничего! Да и зачем она тебе нужна, медаль, а, Меркуша? С этими медалями столько хлопот. Пусть уж Алтуфьев их носит, они ему нужнее, они его возвысят в собственных глазах. Да и потом, это все, как ни странно, и нам на руку. Да! И не надо на меня таращиться. Это выгодно и нам, потому что настоящий отравитель успокоится. Решит, что все, никто его не ищет, ну и как-нибудь выдаст себя.
– А вдруг не выдаст?
– Тогда нам придется его искать. Но в любом случае мы его найдем, в этом я не сомневаюсь. Ты не думал, как нам заполучить предсмертную записку, которая осталась после Марко? – переключился на более насущное Фома Фомич.
– Думал!
– И что?
– Да вот она! – Кочкин вынул из кармана сложенный вдвое обрывок темно-бежевой оберточной бумаги и протянул начальнику сыскной.
– Ты меня не перестаешь удивлять! Как тебе это удалось? – восхищенно уставился на своего помощника фон Шпинне.
– Выпросил у Алтуфьева до завтра…
– А что сказал?
– Сказал, к нам попала записка, написанная на такой же бумаге. Возможно, ее написал Марко.
– Молодец! Ну, тогда не будем откладывать в долгий ящик – сличим почерки, – сказал начальник сыскной и вынул из стола папку, в которой у него хранился листок, написанный посыльным Марко. Фома Фомич положил обе бумажки рядом на столе и попросил чиновника особых поручений взглянуть на них. Не нужно было быть графологом, чтобы понять – предсмертную записку писал другой человек.
– Нет, это рука не Марко! – воскликнул Меркурий Фролович.
– А я в этом и не сомневался. Когда будешь возвращать записку Алтуфьеву, не говори ему об этом.
– А может, не будем возвращать?
– Нет, надо вернуть. Нам с тобой дурная репутация ни к чему. Да и потом, кто знает, может быть, еще придется обращаться к Алтуфьеву. Если мы сейчас не вернем записку, то в следующий раз он вряд ли пойдет нам навстречу. Более того, зная следователя, боюсь, что он и другим расскажет, как мы с ним непорядочно поступили. Нет, и еще раз нет, записку нужно вернуть.
– Это я понял – нужно вернуть, – кивнул Кочкин. – Я не понял, что при этом нужно сказать?
– Скажи правду.
– То есть? – удивился Меркурий.
– Скажи, что почерк не совпал.
– Но вы сказали пока не говорить об этом Алтуфьеву…
– Нет! – мотнул головой полковник. – Алтуфьев не должен знать, что предсмертную записку писал не Марко. А то, что этот почерк с чем-то там не совпал, об этом сказать можно.
– Хитры вы все-таки, Фома Фомич, – заметил Кочкин.
– Служба у нас такая. Если в нашем ремесле не хитрить, то цена нам – четверть копейки в базарный день! – весело ответил на замечание чиновника особых поручений фон Шпинне.

Глава 9
Джотто узнает о смерти Марко
На следующее утро, придя на службу, Фома Фомич вызвал к себе Кочкина и велел подождать с поездкой к Алтуфьеву.
– Но вы же говорили, что предсмертную записку Марко нужно вернуть…
– Обязательно вернем, но после того, как я поговорю с нашим сидельцем.
– Кого вы имеете в виду?
– Джотто, кого же еще? Он единственный, кто находится в наших полицейских закромах. Давай тащи его сюда, у меня к нему появились новые вопросы. И я надеюсь, что он на них ответит.
Кондитер, которого в кабинет ввели двое полицейских агентов, за ночь, проведенную в камере, разительно изменился. Теперь он уже не выглядел молодцом, как было накануне. Измятое жестким полицейским тюфяком лицо несло печать ночных мучений, вызванных бессонницей и мрачными раздумьями. В ответ на жизнерадостное приветствие начальника сыскной он пробормотал что-то неразборчивое, может быть это были пожелания здоровья, а может, и проклятия.
