томистский образ мыслей; прежде любимым его развлечением были споры и дискуссии, но сейчас он находит все это утомительным. В обществе он держится более легко и непринужденно, чем я, но нередко раздражается по пустякам; в отличие от меня, он не прячет своих эмоций в глубоком подполье души и склонен открыто проявлять их. С другой стороны, он мастер отбрасывать все ненужное, так как рассуждает логически, а не метафорически. Мы оба имеем привычку к алгоритмам, хотя совершенно разного типа.
– Тебе пора идти, – прервал молчание Саймон. – На досуге подумаю над всем этим. Вдруг что-нибудь придет в голову.
– Подумай, может, что и придумаешь. Буду рада любой помощи.
– Договорились, – улыбнулся Саймон. – Пока. Люблю тебя.
– Я тоже, – ответила я, целуя его на прощание.
Вот уже десять лет, как в барах, кафе и ресторанах Торонто запрещено курить, тем не менее, когда входишь в Sneaky Dee’s, кажется, что оказался внутри пепельницы. Стены, обитые темными панелями, украшенные картонными коровьими черепами и ковбойскими шляпами, кажется, пропитались дымом до скончания веков. По выходным здесь устраивают вечера музыки восьмидесятых, где можно услышать самую адскую смесь – нью-панк, металл, блюз и рэп, все в исполнении групп из ближайших пригородов. Когда такси остановилось у дверей заведения, я отправила Вробу сообщение. Войдя внутрь, я сразу его увидела – он сидел, забившись в угол, в дальнем конце зала. Лохматая шевелюра давно не мыта, длинные руки и ноги словно не находят себе места, глубоко посаженные глаза беспокойно поблескивают. Он приканчивал вторую кружку пива и рассматривал флаер с программой сегодняшнего вечера.
– Сегодня играет группа Prolapse, – сообщил он, показывая мне флаер. – Слыхала о такой? По-моему, это та, что прежде называлась Prolapsed что-то, или, если да, это полный отстой. Но я не уверен, что это они.
– Все, что я могу сказать, – здесь используется тот же самый шрифт, что использовала группа Fudgetongue, – заметила я, взглянув на афишку.
– Fugetongue? Господи помилуй. По-моему, эти отморозки используют модульный синтезатор, который дудит, как казу.
– А по-моему, это ты о Fudge Tunnel.
– Ну, так или иначе, нам надо закончить наши дела побыстрее, – Вроб поднял руку, подзывая официанта. – Привет, Ллойд! Еще два пива.
– Мне не нужно, спасибо. У меня аллергия на глютены.
– Тогда одно пиво, и то, что у вас считается лучшим напитком для девушек.
Должна заметить, меня чрезвычайно редко называют девушкой, так что слова Вроба я решила счесть комплиментом.
– Не будешь возражать, если я запишу нашу беседу на диктофон? – спросила я, устраиваясь рядом с ним. – Алек Кристиан иногда делает подкасты, но не беспокойтесь, если я не смогу очистить звуковой файл в соответствии со стандартами хостинга, я расшифрую стенограмму. Я всегда делаю заметки во время интервью.
– Нет проблем! – криво усмехнулся он. – Почувствую себя настоящей знаменитостью.
Я решила сделать все, чтобы его разговорить. В том, что это не будет трудно, я не сомневалась. Когда речь заходила о такой животрепещущей теме, как его драгоценная особа, Вроб становился на редкость словоохотлив.
Леонард Уорсейм, коллега Вроба, как-то рассказал мне, что тот во время любого интервью ведет себя одинаково.
– Вываливает на собеседника лавину диких выдумок о своем детстве и отрочестве, прошедшем в одном из сельских районов Онтарио. Все эти рассказы о том, каким талантливым и артистичным ребенком он был, нельзя назвать откровенной ложью, так как в каждом из них содержится толика правды, хотя и весьма незначительная. Сам он называл свой треп «Правдивые истории Даурвейла». По-моему, идею он слямзил у Гая Мэддина. Когда мы только познакомились, я думал,
все его рассказы – чистая правда, потому что почти ничего не знал о Канаде. Переехал сюда из Сомали, когда мне было пятнадцать, и до двадцати почти не выезжал из Торонто. Но потом, из разговоров с другими людьми, я выяснил, что Вроб вырос вовсе не в Даурвейле, а в городе под названием Овердир. Никакого Даурвейла не существует в природе.
– То есть как? – удивилась я.
– То есть, конечно, он существует, но там никто не живет. Это город-призрак. Классический миф Вроба.
Вечером я послушала интервью и сверила со своими записями. В итоге разговор выглядел примерно так:
Вроб: Я прочел сегодняшний обзор. Тебе и правда понравились «Безымянные 13»?
Я: По-моему, это лучшее из того, что ты сделал за последнее время. Все прочие «Безымянные», от первого до двенадцатого, не идут с этим ни в какое сравнение.
Вроб: Ну, давай обойдемся без лишних восторгов. Я знаю, ты считаешь меня паразитом, солитером, внедрившимся в кишки канадского кинематографа, или чем-то в этом роде…
Я: Ну уж нет! Поверь, я ничего подобного не думаю.
Вроб: Кто бы сомневался, что ты это скажешь. Но хватит об этом. Я догадываюсь, о чем ты хочешь меня спросить. Об этих вставках, так?
Я: Да, они…производят сильное впечатление. Выглядят так, словно сняты на пленке, покрытой нитратом серебра.
Вроб: Угу.
Я: Но ведь это невозможно, правда? Я имею в виду…
Вроб: Луиз, тебе не приходит в голову, что я мог использовать некий неизвестный фильм, снятый именно на такой пленке? В конце концов, я богат. Мог заказать такой фильм кому-нибудь, если он мне действительно нужен. Разумеется, современная подделка будет отличаться от настоящего старого фильма, который, кажется, вот-вот вспыхнет. На нем словно напечатано предупреждение о пожароопасности. (Пауза) Но нет, конечно, вы правы. Кадры вырезаны из фильма, на который я случайно наткнулся в Национальном Киноархиве – прежде, чем мне там дали пинка под задницу.
Я: И что это было?
Вроб: Долгая история. Довольно-таки. Несомненно, требует еще одной кружки пива.
В конце своей деятельности в НКА, сообщил Вроб, он работал «в тесном контакте» с Яном Маттеусом, главой студии, которая занимается восстановлением старых фильмов. Маттеус начинал как преподаватель, читал лекции по истории кино в университете Брока. Его статьи, посвященные раннему канадскому кино, привлекли внимание Пирса Хандлинга, генерального директора Международного кинофестиваля в Торонто. Хандлинг поручил Матттеусу курировать несколько программ, и в результате тот зачастил в НКА и буквально с нуля, с помощью волонтеров и благотворителей, создал студию восстановления старых фильмов. Деятельность студии заключалась в рекламации, категоризации и оцифровке найденных материалов, относящихся к периоду с конца 1890-х до начала 1920-х годов. По словам Вроба, поначалу он завоевал доверие Маттеуса, сделав щедрое пожертвование, а потом «приударил за ним, хотя, честно сказать, он не совсем в моем вкусе, скажем так, староват». Так или иначе, благодаря своим знаниям в области цифровых технологий и истории кино, ему удалось произвести на Маттеуса впечатление.
