дело есть. Можешь косарь стрельнуть?
— Нехило. Это на что?
— Предки жмутся, ремонт затеяли. Нужно, короче. Выручишь?
— А ты ко мне не из-за косаря, случайно, пошёл? — недобро сощурился Толик.
У Пашки нутро знакомо скрутило в жгут. Пошлёт сейчас. Надо выруливать.
— Дурак ты, Толик! Всё деньгами меряешь. Я первым делом ещё в понедельник побазарить хотел, а тебе для мира понадобилось, чтобы Марципана вытурили.
— Ладно, не кипятись. Будет тебе косарь, на карту кину. И нормально донеси Маркину и Завихренникову, что делать. А то они того. Тугодумы. Сегодня, понял? Завтра уже начнётся, увидишь. Надо действовать слаженно.
«Насмотрелся Толик конспирологического кино», — думал Пашка, стремительно приближаясь к парку. Было уже начало шестого, а писать Пионовой со своего обоссаного аккаунта ни в коем случае нельзя.
Кишки, как завязались за гаражами, так в норму и не вернулись. Потому что было это первое Пашкино свидание. Может, и этой розу купить? Не, дорого, на кофе не хватит. Надо же и себе что-то взять, для приличия. А ну как вторую порцию попросит или пирожное какое? Тут-то косарь и выйдет с нынешними-то ценами в жральнях.
«Если не придёт Пионова, обратно отправлю бабки. И так хрен пойми, как их возвращать», — думал Пашка, а сердце подленько так сжималось. Может ведь не прийти, ещё как! Даже наверняка почти.
Но она пришла. Больше того, уже была там. Сидела на фонтане, к тому же ела пломбир на палочке. Да так, что у Пашки томительно в штанах зашевелилось. Он даже сглотнул и помедлил, но Пионова его приметила.
— Приветики! — улыбнулась она без признаков издёвки. — А у меня тут йога проходит, но мы сегодня раньше закончили. Пойдём за кофе?
— Ни в чём себе не отказывай, — пошутил Пашка, мучительно надеясь, что ему хватит Толикова косаря, исправно поступившего на карту.
Как Пашка и опасался, взяла она какой-то навороченный лавандовый раф на миндальном молоке и с корицей за триста пятьдесят рублей. Но зато отказалась от сладкого, сказала, что лучше прогуляться. Пашка чуть воспрянул, и живо наметил гулять в сторону от кофеин, куда-то лучше в глубь парка. Себе пришлось взять американо, это было самым дешёвым. Лучше только чай, но как-то не солидно.
— Ну что? — спросила Пионова, когда они прошлись уже метров на сто. — Как думаешь, пора?
— Что — пора? — опасливо уточнил Пашка.
— Представиться. Я, например, Люся, но это ты, скорее всего, знаешь.
— Павел, — выдохнул Пашка, и в горле у него пересохло. А кофе, зараза горячая, только язык обжёг.
— И чем же, Павел, привлекла я ваше молчаливое внимание? — поддразнила Пионова.
Он и правда не находил, о чём сказать: уже трижды набрал в грудь воздуха, чтобы начать про фильм, песню и даже, прости господи, хорошую погоду, но всякий раз не решался.
— Ты… очень симпотная, — выдавил Пашка, и впился взглядом в крышку кофейного стаканчика.
— Приятно, — похвалила Пионова. — Ты тоже ничего так. И глаза красивые.
Пашка вскинул на неё свои красивые глаза почти что в испуге — девки ему никогда комплиментов не говорили. Вообще никто не говорил, если уж на то пошло.
— Ты, Павел, не очень общительный, я смотрю? — не сдержалась Пионова.
Он хмыкнул и хлебнул кофе.
— Вы где были, когда вчера задымило? — пришла на помощь она. — У нас все капец как перепугались. Я вообще думала, что бомба.
— Так это ж у нас в классе! — обрадовался теме Пашка. — Прямо на уроке литературы!
— Серьёзно? Ты из 10-го «Г», да? — уточнила она, и Пашка понял, что теперь все знают о существовании его класса в природе школы.
— Точняк! — просиял он. — Мы тоже все пересрали.
— И у вас мальчика исключили в итоге, да? — чуть поморщилась на «пересерании» Пионова, и Пашка понял, что базар надо фильтровать. — Я даже не знала, что в наше время исключают из школы.
— Он не по прописке учился. И вообще хулиган был. Только ему раньше всё с рук сходило постоянно.
— Ну тогда и поделом. У нашей географички от ужаса сердце прихватило, так, что «скорую» вызывали потом. А вот мне повезло.
— Это как?
— Я параграф не читала, и меня как раз вызвали, — засмеялась она. — И тут перст божий, вавилонское столпотворение. Папа говорит, они в седьмом классе такую же бомбочку-вонючку в школе взрывали. Но у них никого не отчислили, только двоек наставили по поведению. А твои что?
— Кто — мои?
— Родители что сказали?
— Да они не в курсе, — пожал плечами Пашка. — Это ж не я натворил. Откуда им знать?
— А ты что, сам не рассказал? — удивилась Пионова. — Такое событие, нетривиальное!
— У нас ремонт. Не до событий.
— Сочувствую. У нас ремонт года три тянулся, так себе развлечение. На всякий случай спрошу: у тебя, Павел, девушки нет? — вдруг выдала Пионова.
— Нет, конечно! — чуть не отшатнулся Пашка, и она засмеялась.
— Тогда давай завтра в бадминтон после школы поиграем? Умеешь?
— Конечно! — соврал он.
— Я на днях с парнем рассталась, — уведомила Пионова. — Теперь играть не с кем, подружки все вспотеть боятся. Ты не боишься вспотеть, молчаливый Павел?
— Буду потеть! — выпалил Пашка, и сам себя возненавидел.
— Ну и здорово. Ты чем вообще увлекаешься?
— Да… ну… так, по-разному…
В общем, за следующие пять часов, то и дело вставляя дурацкое мычание, Пашка узнал, что Люся Пионова занимается йогой, долго каталась на роликах, но надоело, хочет летом в поход с рюкзаками и ночёвками в палатке, живёт с родителями и не имеет братьев с сёстрами (везучая!), ненавидит макаронные изделия и призирает кетчуп, очень любит морепродукты, прочитала несколько сотен книг и почти не смотрит телевизор. На Пашкино счастье, поддерживать диалог с мычащими бессвязно собеседниками Пионова тоже умела. Они дошли пешком до самого её дома в трёх кварталах от школы. И на прощание Пионова Пашку поцеловала! В щёку, конечно, но так запросто, будто это вообще норма — красивой девчонке Пашку в щёку целовать!
Он так обалдел, что ещё потом минут пять стоял как вкопанный, пока не испугался, что у Пионовой на эту сторону окна выходят, и она его ступор заметит.
