предупредить о грозящей опасности Глеба («…В се же время пришла бе весть къ Ярославу от Передъславы о отни смерти, и посла Ярославъ к Глебу глаголя: „не ходи, отець ти умерлъ, а братъ ти убьенъ от Святополка"»)[251]. Этим предупреждением роль Ярослава в повести «Об убиении» исчерпывается. Для того чтобы придать новгородскому князю статус мстителя за убитых братьев, в конце летописной статьи 1015 г., за сообщением о выступлении князя из Новгорода была сделана вставка («и поиде на Святополка нарекъ Бога, рекъ: „не я почахъ избивати братью, но онъ; да будеть отместьникъ Богъ крове брата моея, зане без вины пролья кровь Борисову и Глебову праведною; да и мне си[ц]е жестворить, но суди ми Господи по правде, да скончается злоба грешнаго"»)[252]. Тот же мотив повторялся в летописной статье 1019 г., где в уста князя была вложена молитва в отомщение убитых братьев перед битвой на Альте («Ярославъ ста на месте идеже убиша Бориса, въздевъ руце на небо рече: „кровь брата моего вопьеть к тобе Владыко, мьсти от крове праведнаго сего, якоже мьстилъ еси крове Авелевы, положивъ на Каине стенанье и трясенье, тако положи и на семь."»)[253].
Аналогичная апология мести Ярослава с отсылкой к библейскому контексту присутствует в паримийных чтениях[254]и в «Анонимном сказании» («.Прочее же сь трьклятый прииде съ множьствъмь печенегъ, и Ярославъ, съвъкупивъ воя, изиде противу ему на Льто и ста на месте, идеже бе убиенъ святый Борисъ. И въздевъ руце на небо и рече: «Се кръвь брата моего въпиеть къ тебе, Владыко, якоже и Авелева преже. И ты мьсти его, якоже и на ономь положи стонание и трясение на братоубиици Каине, ей, молю тя, Господи, да въсприиметь противу тому»)[255]. Подобная трансформация могла быть вызвана двумя факторами, актуальными для конца XI – начала XII в.: во-первых, попыткой теснее связать фигуру мятежного новгородского князя с набиравшим авторитет культом князей-страстотерпцев; во-вторых, стремлением оправдать борьбу Ярослава против Святополка в условиях формирующегося представления о приоритете «брата старейшего» созданием альтернативного мотива о «праведной мести» за братоубийство; для составителей «Анонимного сказания» этого оказалось достаточно, но составители ПВЛ пошли дальше и на одном из этапов формирования летописного текста приписали Ярославу старшинство перед Святополком.
Итак, можно говорить, что при распределении княжений между своими сыновьями Владимир Святославич следовал практике, введенной его отцом, однако на этот раз система имела некоторые черты политической «вертикали», поскольку сложившаяся система была обусловлена генеалогическим старшинством ее инициатора, которое, как позволяют заключить отдельные факты, все же не наделяло его непререкаемым авторитетом. К 1015 г. в результате внутрисемейных конфликтов эта политическая система фактически распалась, а так как порядок наследования остался неурегулированным, это обстоятельство привело к столкновениям между его сыновьями, так как концепция о приоритете в княжеской семье «брата старейшего» еще не сложилась, поскольку упоминания о «старейшинстве» появляются только во вторичном слое летописного текста, повествующем об убийстве Бориса и Глеба, и в сюжетно сходных с ним памятниках Борисоглебского цикла, появление которых датируется второй половиной XI – началом XII в., что позволяет обосновать предположение о том, что в этот период реализация новых принципов регулирования междукняжеских отношений на базе идей «братолюбия» и «старейшинства» была атрибутирована князьям, погибшим в династической борьбе начала столетия, получив с помощью их формировавшегося культа своеобразную «каноническую санкцию»; предположение, которое до сих пор не выходило за рамки общих рассуждений[256]. Мы показали, как в процессе развития «коллективного совладения» в княжеском роду происходила постепенная дискредитация представления о единовластном правлении, в условиях масштабного «окняжения» земель с конца X в. ставшей своеобразной политической утопией, реализация которой была приписана Святополку I.
Трансформация Городецкого компромисса 1026/27 г. в летописной традиции
Победа над Святополком и окончательное вокняжение Ярослава в Киеве не превратили его в монарха с непререкаемым авторитетом: выступления против него происходили как минимум дважды. Летописное известие под 6529 (1021/22) г. рассказывает о нападении на Новгород Брячислава Полоцкого и его столкновении с Ярославом на Судомири. В тексте уточняется, что это сын Изяслава и внук Владимира, что вряд ли потребовалось делать, если бы эта запись относилась к первоначальному летописному тексту; его появление в общерусском летописании может быть обусловлено более поздним полоцко-новгородским столкновением, спровоцированным во второй половине 1060-х гг. Всеславом Брячиславичем и, соответственно, стремлением летописцев показать истоки этого конфликта[257]. По свидетельству древнейших списков ПВЛ, Брячислав «зая Новъгородъ, и поимъ новгородце и именье ихъ, поиде Полотьску опять и пришедшю ему к Судомири реце, и Ярославъис Кыева въ 8 днь. Постиже и ту, и победи Ярославъ Брячислава, и новгородце вороти Новугороду, а Брячиславъ бежа Полотьску»[258]. К этому сообщению Новгородская IV и Софийская I летописи добавляют: «И оттоле призва к собе (Ярослав Брячислава. – Д. Б.), и да ему два града, Всвячь и Видбескъ, и рече ему: „буди же съ мною единъ"»[259].
При рассмотрении данного конфликта следует обратить внимание на одно обстоятельство: несмотря на то что Ярослав имел по отношению к Брячиславу не только генеалогический, но и политический приоритет, а кроме того, мог диктовать ему условия мира по праву победителя, он, фактически, купил переход племянника на свою сторону с помощью территориальных уступок. То, что его положение в качестве лидера княжеского рода являлось шатким, красноречиво демонстрирует конфликт с Мстиславом Тмутараканским, данные о деятельности которого появляются в ПВЛ после сообщения о походе Ярослава к Берестью под 6530 (1022/23) г. Знаменитое предание о противоборстве Мстислава с касожским князем Редедей А.А. Шахматов относил к числу известий, вставленных в Начальную летопись составителем «Первого печерского свода» Никоном[260]. Вопрос о причастности Никона к летописанию остается дискуссионным, но, если статья 6530 и следующая за ней статья 6531 (1023/24) г., сообщающая о том, что «поиде Мьстиславъ на Ярослава с Козары и съ Касогы», представляют собой определенную тематическую общность, то статья 6532 (1024/25) г., имеющая текстологически неоднородный состав, вызывает гораздо больше вопросов. Она открывается фразой: «Ярославу сущю Новегороде, приде Мьстиславъ ис Тъмутороканя Кыеву и не прияша его кыяне, онъ же шедъ, седе на столе Чернигове», после чего повторяется фраза: «Ярославу сущю Новегороде тогда»[261], а далее следует рассказ о восстании волхвов в Суздальской земле. По всей видимости, начало фразы являлось вставкой, а сюжет первоначально открывался словами: «приде Мьстиславъ ис Тъмутороканя Кыеву». Фраза: «Ярославу сущю Новегороде тогда» – вследствие добавления сюжета о волхвах оказалась разделена на две части, непосредственным ее продолжением могли быть слова: «…и посла за море по варягы,
