когда царь у тебя из благородного рода и князья твои едят вовремя, для подкрепления, а не для пресыщения!» (Еккл., X: 16–17). Этот «тематический ключ» используется для осуждения неопытного и алчного правителя, хотя он открывает гораздо больше возможностей для интерпретации, если учесть, что в библейском тексте, условно говоря, «неправедный» правитель противопоставляется правителю «благородного рода», что может вызвать ассоциации с легендой о «греховном» происхождении Святополка, изложенной в летописной статье 980 г., где говорится, что Святополк родился «от двою отцю» – от Ярополка и от Владимира.
О том, что такой мотив действий Святополка, как стремление к единовластию, является поздним измышлением, свидетельствует ярко негативная его окраска, хотя единовластие, имевшее место при Ярополке и Владимире, ни Иларионом, ни другими авторами еще не осуждалось. Данное обстоятельство трактовалось в исторической литературе различным образом. Согласно В.О. Ключевскому, «единовластие до половины XI в. было политическою случайностью, а не политическим порядком»[237]. Это мнение было оспорено Л.В. Черепниным[238] после того, как И.У. Будовниц и В.Т. Пашуто высказали предположение о том, что негативное отношение летописцев к единовластию было обусловлено его противоречием вассальному праву[239]. По А.П. Толочко, политическая мысль Руси XI–XIII вв. осуждала попытки установления единовластного правления в том случае, если оно достигалось личными усилиями князей, а не естественным ходом событий[240]. Учитывая то обстоятельство, что на протяжении XI в. оценка «единовластия» эволюционировала от нейтральной в летописных статьях 862, 977, 980 и 1036 гг. до резко отрицательной в статье 1015 г., можно предложить и иное объяснение этого явления, а именно то, что к тому моменту, когда в летописной традиции появилось «Рассуждение о князьях», единовластие сознательно представлялось как некая политическая утопия, реализация которой в условиях развившейся практики коллективного совладения становилась возможной только через неприемлемый для христианского правителя путь братоубийства. Оценка этого явления также претерпела изменения, сходные с изменениями в отношении к единовластию: если Иларион и первые летописцы никак не комментировали феномен братоубийства, то впоследствии он стал восприниматься резко отрицательно.
Хотя одним из ключевых мотивов Илариона является идея преемственности княжеской власти: Владимир представлен в тексте «Слова» как законный преемник своего отца Святослава и деда Игоря, а Ярослав, названный крестильным именем Георгия, в свою очередь представлен продолжателем дел Владимира[241], Иларион умалчивает об обстоятельствах, в результате которых Владимир сделался «единодержцем земли своеи», таким образом, принеся их в жертву панегирическому содержанию своего произведения. Несколько иначе поступил Иаков, автор «Памяти и похвалы князю русскому Владимиру», который не стал замалчивать факты, но, отмечая наследственный характер его власти («Богъ поможе ему, и седе въ Киеве на месте отца своего Святослава и деда своего Игоря»), возложил ответственность за убийство Ярополка на «Володимеровых мужей»[242]. Наличие в тексте Иакова «отчинной» формулы наследования власти («седе на месте отца своего и деда своего») может служить признаком того, что его труд был составлен в конце XI столетия[243], что делает его почти синхронным тому этапу развития летописания, на котором появилось «Рассуждение о князьях», осуждавшее «высокоумные» помыслы преемника Владимира Святополка по установлению единовластия на Руси[244]. Таким образом, мы получаем возможность наметить основые вехи эволюции в отношении к единовластию и сделать еще несколько шагов в этом направлении, обратившись к памятникам Борисоглебского цикла.
В «Анонимном сказании» присутствуют две мотивировки действий Святополка: одна из них, стремление к единовластию, расположена между заимствованной из повести «Об убиении» сценой переговоров Святополка со своими сообщниками и агиографически стилизованным дополнением, сообщающим о том, что он приказал им пойти и убить Бориса[245]; другая, менее масштабная, но не менее значимая, мотивировка действий Святополка помещена в рассказе о подготовке убийства Глеба («Глаголааше бо въ души своей оканьней: „Что сътворю? Аще бо до сьде оставлю дело убийства моего, то дъвоего имамъ чаяти: яко аще услышать мя братия моя, си же варивъше въздадять ми и горьша сихъ. Аще ли и не сице, то да ижденуть мя и буду чюжь престола отьца моего, и жалость земле моея сьнесть мя, и поношения поносящиихъ нападуть на мя, и къняжение мое прииметь инъ и въ дворехъ моихъ не будеть живущааго…"»)[246].
Данная репрезентация мотивов Святополка обусловлена, прежде всего, этической концептуальной особенностью «Анонимного сказания»[247]. Вместе с тем здесь присутствует политическое обоснование его действий: стремление отстоять занятый им стол от возможных посягательств со стороны братьев, которые, узнав об убийстве Бориса, могут лишить его княжения. Конечно, подобное построение выглядит искусственно, поскольку Святополк, сознавая «беззаконие» своих действий, грозящих ему утратой власти, продолжает двигаться в том же направлении и подготавливать убийство Глеба, но следует отметить, что он в данном случае далек от того, чтобы инкриминировать Святополку стремление к единодержавию. Возможно, такое мотивационное разнообразие следует объяснить тем, что в первом случае в тексте «Сказания» отразился результат более позднего вмешательства.
Автор «Чтения о житии и погублении Бориса и Глеба», сообщающий, что Святополк «нача мыслити на праведнаго, хотяше бо оканьныи всю страну погубити и владети единъ»[248], в репрезентации его мотивов ближе к составителю «Рассуждения о князьях», с той только разницей, что в его сочинении стремление к единовластию выступает в качестве исходной предпосылки, а не внедряется в готовый текст в качестве «постскриптума». Хотя после рассказа об убийстве Бориса и Глеба здесь также говорится о том, что Святополк «и напрочюю братью въздвизаше гонения, хотяи вся погубити и сам владети всеми странами», при этом не уточняется, кто именно пал следующей жертвой «окаянного», отчего сюжет приобретает абстрактный смысл и завершается сообщением об изгнании Святополка в результате народного восстания «не токмо из града, нъ изъобласти всея»[249], не имеющим аналогов в других памятниках и, по всей видимости, являющимся авторской интерпретацией Нестора, который единственный из всех историографов не упомянул о борьбе Ярослава со Святополком, ограничившись демонстрацией его причастности к становлению культа князей-страстотерпцев.
Роль Ярослава в процессе развития Борисоглебского цикла и его инкорпорации в Начальное летописание в виде повести «Об убиении» претерпела кардинальное изменение: если изначально он был всего лишь мятежным новгородским князем, которому в кровопролитной борьбе удалось закрепить за собой киевский стол, то после внедрения в летопись «борисоглебского» сюжета приобрел ореол мстителя за убитых братьев[250]. Уже в повести «Об убиении» предпринималась попытка представить Ярослава в качестве защитника, по крайней мере, одного из князей-мучеников: вероятно, отталкиваясь от летописного свидетельства о послании Предславы с известием о смерти отца, составитель повести создал на его основе сюжет о том, что по получении этой информации Ярослав попытался
