его тайну, больше не вызывал у него раздражения. Влечение профессора к Синтии было странным, как нечто постороннее, относящееся не к нему, а к одному из его образов себя, некоему персонажу, коим он мог бы стать, если бы ткань реальности была выкроена иначе… Однако жизнь живее наших умозрительных построений, и Абрамаху пришлось признать сам факт наличия такого влечения.
Они никогда не заводили разговор на тему их «маленькой тайны»; Синтия не задавала прямых вопросов, однако он будто знал, что на самом деле она хочет спросить, и обговаривал подспудную мысль, словно окапывал невидимое дерево. Он давно убедился, что это лучший способ объяснять то, что может быть представлено лишь как символ, и чему словесная репрезентация ни в коей мере не добавляет ясности. Такой же метод стрельбы по контуру мишени он часто использовал и в своих записях, включая послания бывшему студенту – как видно, не без успеха; похоже, и он, и Синтия понимали Абрахама и молча соглашались с такой формой общения.
Как-то раз, поднявшись по лестнице на свой этаж, он издалека заметил над столом Синтии странный яркий предмет. Подойдя поближе, он убедился, что это была огненно-рыжая шевелюра незнакомой девушки, худой и гибкой, в облегающем фиолетовом платье под горло. Заметив его немного ошалелый взгляд, девушка уверенно улыбнулась и представилась:
– Дана, ваш новый администратор. Вообще-то Даница, но все зовут меня Даной.
Профессор, поборов неловкость, хорошо рассмотрел её лицо. Зеленовато-жёлтые глаза, молочная кожа с еле заметными розовыми прожилками – вероятно, легко краснеет, вот и приучила себя не смущаться.
– Очень приятно. А что с Синтией, она заболела?
– Нет, она уехала из Лондона.
– Хм, интересно… А вы не знаете причину?
Дана внимательно посмотрела на профессора взглядом человека, который знает всё. Так же спокойно и без улыбки она изложила всю историю.
– Сразу после окончания сессии Синтия взяла неделю, чтобы проведать сестру, Айлин, кажется. Та живёт недалеко от Гвельфа со своим другом, мать давно умерла. У них ферма; разводят, вы не поверите, – она всё же слегка усмехнулась, – почтовых голубей. Специальных, для гонок. Говорят, неплохой бизнес…
Профессор молча ждал продолжения.
– В Гвельфе она заехала в гости к вашему бывшему студенту Айзеку, думаю, вы его хорошо помните и, в итоге, осталась у него. Они теперь живут вместе. Айзек вроде бы нашёл какую-то работу… Кстати, она оставила адрес для вас, если заинтересует.
Не дожидаясь ответа, Дана отклеила от своего настольного календаря жёлтый бумажный квадрат и протянула мистеру Абрахаму. Он механически поблагодарил её и побрёл к своей двери, разглядывая жёлтую бумажку как энтомологическую редкость. Им владели несколько противоположных чувств: с одной стороны, он испытывал досаду и разочарование, поскольку лишился единственного собеседника, который знал истинную личность профессора, помимо его верной супруги; с другой, он был искренне рад, что Синтия и Айзек теперь вместе. Этот неожиданный союз обладал весьма глубоким внутренним смыслом, и мистер Абрахам без малейших усилий распознал здесь почерк судьбы. Так же ясно он понял, что тут заканчивается его роль добровольного советчика и эпистолярного героя, и дальше путь молодой пары и его потайная дорожка расходятся надолго, если не навсегда. Всё, что ему теперь оставалось, это достойно попрощаться и в нескольких словах завершить свой письменный экскурс в область древнего искусства. Усевшись за стол, он бережно положил адрес рядом с тёмным экраном, глянул в окно на щедрые краски молодого лета и включил компьютер.
«Здравствуйте Синтия и Кастор (ты ведь позволишь мне так называть тебя, дорогой Филалет?).
Человеческое существо, приходя в этот мир, прежде всего ощущает его враждебность, инаковость и недобрую таинственность. Новорождённый плачет не столько от голода, сколько от необратимости сего воплощения, от страха бодрствования; насытив своё маленькое тело и согревшись материнским теплом, он находит убежище в глубинах сна, в пещере покоя и любви, из которой был изгнан законом кармы. С годами его сны будут удаляться от этого места, память о нём тускнеть, вера в незыблемость материального мира укрепляться, пока, под воздействием сколь услужливой, столь и назойливой современной цивилизации, он не начнёт верить, что стал человеком не сразу, что его «не было» до рождения в теле, что сны – лишь случайные импульсы отключённого мозга, и после смерти люди исчезают в никуда, так же, как появились из ниоткуда. Он привыкнет к мысли, что реальность, данная нам в физических ощущениях, – единственный надёжный ориентир, а все явления, не подчиняющиеся законам физики, равно как и странные совпадения, невероятные случайности, удары судьбы и улыбки фортуны – просто недостаток объективных данных, недобросовестный их анализ или отсутствие адекватной теории; дескать, нечего пенять на зеркало… Хотя наше сознание как раз и есть зеркало, а рожи корчит нам «окружающий большой мир», в котором грубая материя занимает подвальный этаж.
Но, к счастью, все уловки современной цивилизации (а точнее, её убогие уловки в особенности) не способны вполне обмануть человека, если он сумел, пройдя через кузницу общественной жизни и образования, сохранить своё ключевое качество – свободу. Эта свобода при наличии самой главной движущей силы вселенной – воли – может стать весьма эффективным двигателем, который способен поднять человека над плоскостью материальных феноменов и даже (со временем) развить у него органы сверхфизических чувств, в быту огульно именуемых «интуицией». Человек, осознавший ограниченность материальной парадигмы и возможность ответов на кардинальные онтологические вопросы за её пределами, обязательно начнёт искать выход за эти пределы и, осуществив его, окажется в том же положении, в каком он был много лет назад, лёжа на весах родильного отделения.
Всё, находящееся за пределами сферы грубой материи, в европейской традиции для упрощения принято именовать астральным миром, что является не столько характеристикой данного мира (или миров), сколько указанием на ощущения, которые испытывает в нём новоприбывший или случайный путешественник: астральный (от α-στηρ) означает «зыбкий», «не имеющий опоры»; это чуждое нам, неуклюжим детям Геи, измерение, в коем всё же можно научиться ходить, видеть, говорить и уклоняться от опасностей. Более того, это необходимо сделать прежде, чем мы лишимся своего скафандра из мяса и костей, ибо, если мы окончательно перейдём в астральный мир недоношенными, наша судьба в нём будет незавидна. Религия (любая, религия per se) – обезболивающее средство, которое колет в коленку хромой танцор, чтобы не страдать во время выступления. Это помогает, безусловно, однако не может сделать плохого танцора хорошим.
Собственно, всё сказанное – лишь предуведомление для астрального путешественника, каковым становится всякий, распрощавшийся навсегда с провинциальным городком современных представлений о мире, современной «академической» философии и науки, современного искусства, ограниченного критериями «популярности» или «избранности», с
