Я не нашлась что ответить и лишь пробурчала: «Мои соболезнования» — и подумала, зачем он мне это говорит. Чего хочет от меня Леонард? Что я могу для него сделать?
Мы молча проехали еще один квартал. Я смотрела на толпы людей на тротуарах: влюбленные парочки, бизнесмены и туристы, спешащие в рестораны. На улице стояли портье, готовые припарковать подкативший «кадиллак» или «БМВ». Сложно было представить, чтобы в столь фешенебельном квартале кого-то застрелили.
Леонард словно читал мои мысли.
— Многим хочется верить, что с мафией покончено в далеком прошлом, — сказал он. — ФБР уничтожило ее одним политическим актом, а омерта[3]отмерла сама по себе. Патриарка-младший — уже не тот человек, каким был его отец. Так всем удобно думать. Но знаешь, мальчик подрос и стал жестче. Мы же в Род-Айленде, в гнезде консерватизма.
Он многозначительно посмотрел на меня, и я не поняла, относятся ли его слова к мэру, к референдуму о легализации казино или к убийству Барри Мазурски. Я не успела добиться пояснений, поскольку мы остановились у ресторана с отделкой из камня и неоновой табличкой с надписью «Голубая пещера». К машине подбежал портье.
Я последовала за Леонардом и словно попала в Старый свет. На официантах смокинги, с эстрады звучит негромкая песня о любви. У барной стойки три итальянца средних лет пьют анисовый ликер. После слов Леонарда в голове возникали устойчивые стереотипы.
Хозяин проводил нас в тихую комнату с медными подсвечниками на стенах и хрустальными люстрами.
Мы сели за угловой столик под гобелен с изображением двух римлянок. Было почти девять, и я здорово проголодалась.
— Рыбу-меч, — сказала я, захлопнув меню и сложив руки на столе.
— Гм, — произнес Леонард, изучая меню.
— Скажешь мне, что происходит? — не удержалась я.
— С мэром?
Он поднял глаза и улыбнулся, словно его ничуть не встревожила неприятная встреча. Как же!
Седеющий певец направлялся к нашему столу. Я неодобрительно покачала головой.
— Да, с мэром. С Барри Мазурски. С историей мафии на Атвелс-авеню.
— Билли Лопрести делает вид, будто ему до фонаря все, что я говорю на шоу, — тихо произнес Леонард. — Будто его только забавляет моя кампания против азартных игр, а сам я — недостойный оппонент.
Послушать Леонарда, так оскорбление — часть политической игры, и думать об этом не стоит. Но я ему не верила. В его глазах пропала уверенность, вряд ли он действительно счел выходку мэра профессиональной провокацией, уколом одного радиозавсегдатая другому.
Подошел официант, и Леонард переключился на него. Он долго делал заказ, тщательно выбирал закуски, перешел на итальянский, говоря о телятине, и задал официанту полдюжины вопросов о вине, прежде чем остановиться на кьянти.
— Мне любопытно, — сказала я, когда официант ушел, — как ты меня вычислил. После того интервью на благотворительной акции для бездомных ветеранов?
— Я работаю на радио, прислушиваюсь к голосам. Они мне многое говорят. Твой ни с чьим не спутаешь.
Очевидно, это лесть. Он был холост, точнее, разведен — корреспондентка с телевидения оставила его вместе с радиостанцией и упорхнула навстречу более крупным перспективам, — и создавалось впечатление, что за мной ухаживают.
— Так зачем ты меня нашел? Из-за истории с Мазурски?
— Потому что сделал непростительную оплошность, — объяснил Леонард. — Прими мои извинения за то, что я назвал твое имя в эфире.
Раскаяние звучало на удивление искренне, и я чуть не поверила ему, но ведь не все так просто. Леонард не был похож на Криса Техиана, который затащил меня в постель с корыстными целями. И все же радиоведущие не выслеживают своих слушателей без веской причины.
— И еще поставил мелодию для тупых, — напомнила я.
— И за это прости.
Леонард снова улыбнулся. Не так широко. Не так профессионально. Просто естественно.
— Так что тебе от меня нужно?
Он приставил палец к губам, поскольку к нам подошел официант с закусками. Леонард сказал, что мне следует попробовать оливки, и положил в тарелку лучшие кусочки окорока. Я молча наколола вилкой лист цикория, с нетерпением дожидаясь, когда уйдет официант.
Наконец тот исчез, и Леонард снизил свой глубокий баритон до шепота:
— У меня есть помощник, который помогает делать шоу, но мне нужен человек, который выполнял бы работу, связанную с поиском информации в разных местах. Журналист.
— Разве на радиостанции нет собственных журналистов? — спросила я, зная ответ наперед: они все освещают новости, обсуждают острые вопросы, но не ведут расследований.
— Прошлой осенью мы уволили двух журналистов, — сказал Леонард. — Они не могли найти времени даже прочесть заголовки статей в «Кроникл».
Я глотнула вина, не почувствовав вкуса.
— Почему я? Ты наверняка знаешь много журналистов.
— Не настолько хорошо, как тебя. Мы ведь общались каждый день на протяжении двух или трех месяцев. Я знаю твои взгляды, образ мышления. Ты ведь не думаешь, что если разговор происходит по радио, то это уже не считается?
Вопрос звучал отнюдь не риторически: Леонард смотрел мне в глаза с забавным выражением неуверенности и ждал ответа.
Меня удивил столь экспрессивный тон, и я начала извиняться:
— Ну, просто… я ведь недавно живу в Провиденсе. Я человек непроверенный.
— О! — улыбнулся он и поспешил меня успокоить: — Не говори так. Утром я читал твою статью. Ты прекрасно пишешь.
Леонард казался искренним, и я смутилась. Он словно пытался поднять мою самооценку. Не желая покупаться на лесть, я откинулась на спинку стула, устанавливая некоторую дистанцию.
— Если я что и раскопаю, это должно будет появиться в «Кроникл». Тебе какая от этого польза?
Он улыбнулся, придя в восторг от моей прямолинейности.
— Я выскажу в эфире свои сомнения по поводу хода расследования убийства на Уэйленд-сквер. Буду пользоваться поставляемой тобой информацией. А потом, когда в печати появится твоя статья, все поймут, что я прорицатель. Гений.
— Некоторые слушатели и так считают тебя гением, — отметила я. — Андре, например.
— Андре? — Его удивило, что я помню имя. — Да. Среди полуночников это так, но, судя по презрительному отношению мэра, основная аудитория не затронута. Я не хочу навсегда остаться Леонардом из «Поздней ночи», я хочу стать Леонардом «В любое время суток», получить национальную известность. А для этого мне нужно быть гением.
Такое откровение одновременно обезоружило меня и напугало. Интересно, всем ли он признается в своих амбициях? И часто ли говорит о себе в третьем лице?
