человеческой муки, что нельзя не поверить в полную правдивость признаний поэта. В стихотворении «Жертва вечерняя» безумие пророка Мессии показано без покрова символов:
Стоял я дураком
В венце своем огнистом,
В хитоне золотом,
Скрепленном аметистом.
Стоял один, как столп,
В пустынях удаленных
И ждал народных толп
Коленнопреклоненных.
Но толпы не приходят, и пророк восклицает:
Будь проклят Вельзевул,
Лукавый соблазнитель,
Не ты ли мне шепнул,
Что новый я спаситель?
Другое стихотворение названо «Лжепророк». Оно начинается так:
Проповедуя скорый конец,
Я предстал, словно новый Христос,
Возложивши терновый венец,
Разукрашенный пламенем роз.
На тротуаре прохожие удивленно его слушали; громыхали пролетки:
Хохотали они надо мной,
Над безумно-смешным лжехристом.
И конец:
Потащили в смирительный дом,
Погоняя пинками меня.
Наконец, в стихотворении «Дурак» изображается безумный пророк, сидящий под решетчатым окном. Ее голос звучит издали, говорит о скором свидании: он машет ей колпаком.
Полный радостных мук
Утихает дурак.
Тихо падает на пол из рук
Сумасшедший колпак.
В этом самообличении совершается акт религиозного покаяния. Но образ лже-Мессии, объективированный поэтом, внушает ему не только презрение и ярость, но и печальную жалость. В «Усмиренном», униженном, осмеянном какое-то бледное свечение. Бессилие, изнеможение, поражение, ущерб – новая лирическая тема. В стихотворении «Не тот» лжепророк в тумане, под коралловым месяцем плетет венок из белых фиалок; над ним, глухо каркая, пролетают галки; он запуган и жалок. И поэт обращается к нему:
Ты взываешь, грустя,
Как болотная птица…
О, дитя,
Вся в лохмотьях твоя багряница.
Затуманены сном
Наплывающей ночи
На лице снеговом
Голубые безумные очи.
«Золото в лазури» – лирическое отражение того ослепительного света, который на мгновение запылал в душе Белого. Он пережил «религиозное безумие», страшный соблазн, но и великое озарение.
Глава 3
Годы революции (1904–1905)
В январе 1904 года происходит наконец встреча Белого с Блоком. Молодые супруги приезжают в Москву и приходят к Белому знакомиться. При первом же соприкосновении друзья почувствовали, как они близки друг другу и как далеки. Блок был сдержан, молчалив, замкнут; Белый – экспансивен, суетлив, непоседа и говорун. Для обоих первое впечатление было разочарование. Но взаимное притяжение победило силу отталкивания; с первой же встречи они полюбили друг друга, и эта любовь для обоих стала судьбой. Дороги их скрещивались и снова расходились: они причинили друг другу много страданий, но та же дружба-вражда в главном определила собой их жизнь – и личную, и литературную. Описание первой встречи с Блоком Белый заканчивает словами: «Блок – ответственный час моей жизни, вариация темы судьбы: он и радость нечаянная, и горе: все это прозвучало при первом свидании; встало меж нами».
Блоки провели в Москве две недели; в центре их литературно-светской жизни стояло ежедневное общение с «Борей» Бугаевым и «Сережей» Соловьевым. Сережа, племянник и пламенный почитатель философа Вл. Соловьева, объединял друзей в некотором «мистическом братстве», вдохновленным культом Софии Премудрости Божией. Экзальтированный мистик, он внушал «братьям», что Любовь Дмитриевна призвана воплотить в земном образе небесную Софию.
На собрании университетского кружка Белый читал доклад «Символизм как мировоззрение». Кривая развития европейской мысли идет от Канта через Шопенгауэра к Ницше. Шопенгауэр разбудил человечество от сна жизни; теперь мы слышим музыку символов: она говорит нам о мирах иных, заливает нас «очаровательными потоками Вечности». Символическое искусство есть гениальное познание; его задача – уяснить нам глубины духа. Предтеча символизма – Ницше: он уже не философ в прежнем смысле слова, а мудрец, и его афоризмы – символы. Но искусство не наша последняя цель. Оно должно быть преодолено теургией – и в ней конец символизма. Мы стремимся к воплощению Вечности путем преображения воскресшей личности. Это трудный и опасный путь. Теург должен идти там, где остановился Ницше. Идти по воздуху. Иллюстрируя свои мысли, докладчик цитировал стихи Лермонтова и Блока.
После бурной зимы Белый чувствует себя опустошенным. От сумятицы литературных кружков и от запутанности отношений с Брюсовым и Ниной Петровской он спасается бегством: уезжает в Нижний Новгород к своему другу Э.К. Метнеру. Десять дней тихой, сосредоточенной жизни успокаивают его. С Метнером и его женой, Анной Михайловной, он гуляет над Волгой, беседует о Ницше и Вагнере, читает стихи Гёте и Новалиса. Метнер любит лирику Блока, но чувствует в ней опасный дух хлыстовства. Теургии в поэзии он не одобряет: говорит, что нельзя безнаказанно нарушать законы искусства: предостерегает от грозящих символизму срывов.
В начале июля Белый и Сергей Соловьев встречаются у Блока, в его имении Шахматово. Дни, проведенные Белым в обществе Александра Александровича и Любови Дмитриевны, остались в его памяти «днями настоящей мистерии». Отзвуки их сохранились в лирической статье «Луг зеленый», в которой Россия изображается большим зеленым лугом, с зелеными цветами и освященным розовыми зорями. Сергей Соловьев развивает свои идеи о «мистическом братстве», и блоковцы окружают Любовь Дмитриевну полумистическим-полувлюбленным культом. Эта «игра в мистерии» тяготит Блока, и он замыкается в угрюмом молчании.
Вернувшись из Шахматова в Москву, Белый поехал в имение Серебряный Колодезь и там погрузился в «Критики» Канта, «Метафизику» Вундта и «Психологию» Джемса. Он переживает большой духовный подъем: казалось ему, что в Шахматове началась новая эра, образовался орден утренней звезды, построился мистический треугольник – Блок, Белый, С. Соловьев. Культ Вечной Женственности осознается им теперь как почитание Мадонны. Веру свою он пытается обосновать философски и пишет статью «О целесообразности»[11]. В ней говорится о единстве и цельности переживания, творящего ценности жизни; эти ценности – символы. Высочайшим символом-прообразом является Человечество как живое единство. Даже позитивная философия в лице Канта пришла к признанию «Le Grand Etre». Соловьев отождествляет этот культ со средневековым культом Мадонны. Тут невольно мы переходим от понятия о символе к образу Его… «Проносится веяние Жены, облеченной в солнце». Так научное познание соединяется с религиозным откровением. Познающие превращаются в рыцарей «Прекрасной Дамы». И автор заканчивает: «Образуется новый рыцарский орден, не только верящий в утренность своей звезды, но и познающий Ее».
В этой довольно нескладной статье впечатления шахматовского лета (три рыцаря у ног Прекрасной Дамы – Любови
