Джека выбор этот вполне устраивает — не очень-то ему по душе тереться с шикарной курортной публикой. По мнению Джека, курорт — это скорее для юных лоботрясов, околачивающихся на пляже, подрабатывающих официантами, а по вечерам еще и трахающих богатых бабенок, которым днем прислуживают. Из тех, что и в элитном Монарк-Бэй встретить можно.
Когда подъезжаешь к шлагбауму Монарк-Бэй в «форде-таурусе», неплохо запастись нашатырем и парой-другой тряпок — навести на машину кое-какой глянец.
Иначе могут и завернуть, раз ты не в «мерседесе», не в «роллсе» или «ягуаре».
В «таурусе» Джек тоже чувствует себя не слишком-то уютно, но все же это лучше, чем являться в дом, где только что потеряли близкого человека, в «мустанге-66» да еще и с доской для сёрфинга на крыше.
Неприлично как-то.
Взять служебную машину всегда проблема.
Надо обращаться к Эдне.
Эдна носит очки на цепочке, болтающейся на шее.
— Мне нужна машина, Эдна, — говорит Джек.
— Это просьба или констатация?
— Просьба.
— Машин с креплением для сёрфинговых досок у нас не водится.
Джек улыбается:
— В тот день это был мой последний вызов, Арч-Бэй, три, так что сама понимаешь…
— Понимаю, — говорит Эдна. — И видела, как обслуга пылесосила машину, вычищала из нее песок.
Джек не рассказывает Эдне, что выставил парням два ящика пива — плату за труды. Он это всегда делает. За что и любит его обслуга. Они для Джека в лепешку расшибутся.
— Прости, — только и говорит он.
— Служебные машины не для удовольствия придуманы, — говорит Эдна, подвигая к нему ключи.
— Обещаю, что удовольствия в машине получать не буду.
Эдне сразу же представляются картины порочных плотских утех на заднем сиденье одной из ее машин, и ее рука с ключами на секунду замирает.
— Хочешь сказать, что вы, парни, никогда не…
— Нет, нет, нет! — Джек забирает ключи. — По крайней мере, на заднем сиденье.
— Семнадцатое место на стоянке.
— Спасибо.
И Джек едет в Монарк-Бэй на «таурусе».
Охранник у шлагбаума меряет машину долгим взглядом — знай, куда едешь.
— Мистер Вэйл вас ждет?
— Да, ждет, — отвечает Джек.
Охранник глядит мимо Джека на сидящего на переднем сиденье пса.
— А вы кто? Собачий парикмахер?
— Точно. Я собаку стригу.
Дом в псевдотюдоровском стиле. Лужайка ухоженна, как руки аристократки. Крокетная площадка в лучшем виде. С северной стороны розарий и каменная ограда.
Три месяца, как не было дождя, думает Джек, а розы влажные и дышат свежестью.
Вэйл встречает его на подъездной аллее.
Что и говорить, красивый мужик. Рост навскидку — шесть футов три дюйма. Поджарый, черные волосы не по моде длинноваты, но на нем такая прическа выглядит сверхэлегантной. Одет в бежевый пуловер, линялые джинсы, на ногах спортивные туфли. На босу ногу. Очки в тонкой оправе а-ля Джон Леннон.
Круче не бывает.
И выглядит моложе своих сорока трех.
Лицо по-киношному красивое, особенно глаза. Немного раскосые, серо-голубые, цвета зимнего моря.
И очень пристальный взгляд.
Как будто хочет своим взглядом заставить тебя что-то сделать. И наверное, на большинство это действует.
— Вы, верно, Джек Уэйд? — осведомляется Вэйл.
Чуть заметный акцент, но какой именно — не понять.
— Я русский, — поясняет Вэйл. — Настоящая моя фамилия Валешин, но кто захочет писать такое на чеках?
— Мне жаль, что знакомство наше вызвано столь печальными обстоятельствами, мистер Вэйл.
— Ники, — говорит Вэйл. — Зовите меня Ники.
— Ники, — повторяет Джек. — Вот ваш Лео.
— Леонид! — вскрикивает Ники.
Песик, словно обезумев, рвется из машины, и Джек открывает дверцу. Лео спрыгивает на землю и тут же оказывается в объятиях Ники.
— Разрешите еще раз выразить вам соболезнование, — говорит Джек.
— Памела была молода и очень красива, — говорит Ники.
Еще бы, думает Джек. Если хочешь выскочить за богатого и жить в доме с видом на океан, это самое главное. А если ты немолода и некрасива — нечего и соваться.
И все-таки странно он ответил — не ко времени сейчас так говорить.
— Я знаю, сколько она сделала для фонда «Спасите Стрэндс». Сколько оба вы для него сделали.
Ники кивает:
— Мы верили, что это благородное дело. Памела любила бывать в Стрэндс — она писала там этюды, гуляла с детьми. Жаль было бы испортить это место.
— Как дети? — спрашивает Джек.
— Думаю, подойдет выражение «как и следовало бы ожидать».
Вот пижон чертов, думает Джек.
Должно быть, что-то промелькнуло на его лице, потому что Ники говорит:
— Давайте отбросим притворство, Джек. Ведь вы, наверно, знаете, что мы с Памелой расстались. Я любил ее, дети тоже ее любили, но Памела никак не могла решить, что ей дороже — семья или бутылка. И все-таки я очень надеялся на примирение. И к этому шло. Она и вправду была молода и очень красива. И сейчас мне хочется помнить ее именно такой. Своеобразная защитная реакция, знаете ли.
— Мистер Вэйл… Ники…
— По правде говоря, я не совсем отдаю себе отчет в том, что мне сейчас положено чувствовать и что я чувствую на самом деле. Знаю только, что мне необходимо позаботиться о детях и как-то организовать их жизнь, которая уже сколько времени, а особенно с сегодняшнего утра окончательно обратилась в хаос.
— Я ничего такого…
— Вы ничего такого не сказали, Джек, — с улыбкой заканчивает его фразу Ники. — Вы же человек вежливый. Но в глубине души вы шокированы тем, как мало я опечален. Я вырос в еврейской семье, в стране, которую газеты именуют «бывшим Советским Союзом». Я приучен больше доверять глазам, чем речам. Могу побиться об заклад, что люди вам постоянно лгут.
— Мне приходилось сталкиваться с ложью.
— Не «сталкиваться», а постоянно ее слышать, — говорит Ники. — От вас можно получить деньги, и, чтобы получить их, люди вам лгут. Даже при других обстоятельствах вполне честные люди нередко завышают понесенный ими ущерб, чтобы как-то компенсировать убытки. Прав я или нет?
Джек кивает.
— Да и я, наверно, попытаюсь сделать то же самое, — смеется Ники. — Назову вам цифру, вы назовете другую, мы станем торговаться, а затем вступим в сделку.
