распахнулся, и Никита с ужасом увидел, что неизвестное существо было не совсем птицей – его пасть была полна острых, как иголки, зубов.
Никита завопил что есть силы, швырнул фонарик прямо в пасть чудовищу и бросился прочь, не разбирая дороги. Ему хватило ума не пытаться вернуться в палатку, чтобы спрятаться там от чудовища, но уже через несколько шагов по снегу он пожалел о своём решении. Стоило разбудить остальных, у Егора были ружья, да и вообще… Что, если они не слышали его крика и до сих пор спят, пока неизвестные твари раздирают палатку и живьём поедают их прямо в спальных мешках? Эта мысль свербила в голове Никиты, пока он огромными скачками нёсся через сугробы, слыша за спиной недовольное «кхр-кхр». Кажется, тварь всё-таки подавилась фонариком.
Никита уже было решил метнуться в сторону, попытаться вернуться в лагерь и криками заранее разбудить товарищей, если они ещё живы, но тут ноги его провалились в снег, он заскользил по склону и рухнул на дно оврага.
На фоне тёмного неба он с трудом различил несколько голов тварей, которые с любопытством смотрели вниз, переговаривались хриплыми «кха» и изредка взмахивали крыльями. Вниз они спускаться не торопились, и Никита почувствовал короткое облегчение, которое тотчас сменилось паникой. Замёрзнуть в овраге казалось ему сейчас ничуть не лучшей участью, чем быть убитым вот этим существом. Без фонарика он не мог их теперь хорошо рассмотреть, но успокоившийся немного мозг выдавал обрывки того, что он видел в ту секунду, как осветил тварь снизу. Больше всего она походила даже не на птицу, а на куролиска, которого он видел в компьютерной игре. По крайней мере, чешуйчатый хвост и птичья голова ему хорошо запомнились.
Он собирался снова начать кричать, сам не понимая зачем: то ли чтобы отпугнуть тварей, то ли чтобы позвать Егора и Пашу, но тут раздался выстрел. Никита от радости подпрыгнул на месте и тут же едва не завалился на бок – ногу пронзило острой болью. Неужели сломал? Пока он пытался добраться через слои одежды до лодыжки и пощупать её, раздался ещё один выстрел, и на Никиту свалилась туша «куролиска». Он успел немного сдвинуться вбок и просто плюхнулся в сугроб. Зато не повредил ноги ещё сильнее.
Только сейчас до него дошло, что выстрелы раздавались с другой стороны оврага, а не оттуда, где был разбит их лагерь. Он не стал подниматься и затих, укрывшись тварью. Вторая туша медленно скользила по снегу в овраг. Оставшиеся птицезавры с тревожными «кха-кха!» бросились прочь от оврага. Никита только надеялся, что по пути им не встретится палатка.
Наступившая тишина была недолгой. Вскоре с той же стороны, с которой раздавались выстрелы, послышался скрип снега под лыжами. Никита совсем притаился и уставился на край оврага, пытаясь понять, кого он увидит. Одно было ясно – эти кто-то точно знают про чудовищ, а не считают их байками, как думал он.
На фоне неба с трудом можно было различить два силуэта. Один массивный, как медведь, с ружьём в руках. Второй пониже и потоньше, с целым облаком волос. Никита не смел поверить в удачу, но тут мужчина заговорил:
– Всё-таки в овраг. Придётся тащить наверх, а от тебя помощи ни на грамм. И почему я тебя взял, спрашивается?
– Потому что я первая увидела дым, и вы мне давно обещали показать охоту на живца, – ответил смутно знакомый голос, и Никита решился.
– Солунай, – тихо позвал он.
Его услышали. Мужчина с чувством выругался так, как Никита никогда бы не позволил себе при девушке, и добавил в сердцах:
– И чего ты там шею не свернул, турист.
Прозвучало это так, что Никита пожалел, что подал голос. Но было поздно. После короткой возни с лыжами девушка избавилась от них и, как горная коза, двинулась к нему. В руке у неё было не ружьё, а верёвка.
Глава 8. Искушения и опасения
Бануш после капельницы очухался быстро и совершенно не злился на Найку. Наоборот, он с новыми силами вознамерился выяснить, каким чудовищем она является. А Солунай, увы, больше не могла думать и говорить, что он ошибается. Просто обычные люди не обладают ядовитыми зубами.
Впрочем, оказалось, что плевать в приставшего как банный лист друга тоже не стоило. Он, конечно, в этот раз не упал, но рука повисла плетью.
– Во, Ганс был прав, у тебя не зубы ядовитые, а слюна! – оптимистично заявил на это Бануш, размахивая рукой как пустым рукавом. – Пошли жжениц подразним, пока я этой рукой ничего не чувствую.
– А потом чувствительность вернётся и будешь весь в волдырях, – не согласилась Солунай. Жженицы росли в углу у забора. Кажется, они были целебны и условно разумны. И в то, и в то Солунай верилось с трудом, но Айару обещала время от времени посадить кого-нибудь туда голым задом, и вот эта воспитательная мера работала даже с отъявленными чудовищами вне зависимости от того, были они людьми или нет.
Малышей Айару стращала, будто это Пургул-хан высунул свою голову, чтобы подслушивать приютских детишек, и кто взглянет в его вырезанные пустые глаза, тот и окаменеет. А старшим обещала посадить туда без штанов. И поди пойми, то ли Айару такая бесстрашная, что не боялась Пургул-хана, что обитал в подземном мире, то ли жженицы были просто жженицами.
– Но вообще, этого мало, – добавил неугомонный Бануш. Солунай думала, что он про жжениц, но друг продолжал: – Ядовитый в наше время каждый второй. Мы и в жизнь не определим, кто ты, по этому признаку. Давай проверим, нет ли у тебя дара голоса.
– Ты-то не ядовитый, чего меня проверять, – буркнула Солунай.
– Ну мало ли, – туманно ответил Бануш и снова помахал оцепеневшей рукой. – Давай, дай мне задание, но неприятное, чтобы я сопротивлялся!
– Хорошо! – Солунай немедленно заразилась его весельем, как, впрочем, было каждый раз. – Иди и… и поцелуй Айару!
Она расхохоталась, довольная своей идеей. Только вот Бануш словно прислушался к чему-то и с довольной улыбкой покачал головой.
– Неа, совсем не тянет, не твоё это, Найка. Но я не могу не отомстить!
Ох, только сейчас, глядя на мелкие острые зубы, блеснувшие в улыбке, она поняла, что попала в расставленную ловушку.
– Око за око! – важно произнёс Бануш и ехидно подмигнул. – Иди и поцелуй…
Он сделал паузу, и Найка мысленно взмолилась, чтобы друг не назвал директора. Да она умрёт раньше, чем он договорит!
А Бануш посерьёзнел, глаза его потемнели, и уже без улыбки он повторил тем самым голосом:
– Иди и поцелуй Ганса!
И Солунай не смогла противиться ему, как ни пыталась. Она шла как во сне, будто со стороны смотрела на себя, пока путь её вёл во двор
