мамы, я боюсь её искать — ведь если она ушла тогда, значит, я и вправду была ей не нужна? Я в принципе могу понять её. С такой, как я, я бы и сама жить не хотела.
— Перестань, — прерывает меня Ангел, и я чувствую, как его рука ложится на моё плечо, — ты самая лучшая девочка на планете.
— Ну спасибо, — вздыхаю я. Вот уж сама непосредственность, чёрт возьми.
Мне сегодня не рисуется, так что мы разговариваем — правда, уже на совсем другие темы. Мы долго сидим с ним на крыше — болтаем обо всём на свете, пока я не зову его, наконец, спуститься — внизу тоже найдётся на что посмотреть.
Мы спускаемся, и я вдруг замолкаю, отвечая на все его вопросы односложно и очень просто. У меня в рюкзаке, едва дыша, спит Набоков, а рядом с ним — Мураками. Чёрт его знает, о чём там болтают «Лолита» с «Кафкой на пляже», но я отчётливо слышу их бессвязные разговоры и отчаянно громкий смех. Книги спасают своего хозяина. Они хотят, чтобы я слышала их, а не тишину.
Мы сидим на лесенке заброшенного дома. Сидим, идиоты, возле рельсов, считая минуты до того, когда проедет поезд. Мелкие разноцветные камушки громко шуршат под ногами, каждый из нас думает о своём — сокровенном и недоступном.
Я жмурюсь от своего яркого солнца, слепящего глаза, но не отвожу от него взгляда. Ангел наблюдает за мной, слегка наклонив голову — улыбается самому себе. Мы играем в гляделки. Снова.
— Я больше всего на свете люблю свет нашего солнца, — говорит мне Ангел, — а ты?
— Я люблю сестру, — говорю в свою очередь я, — и, кажется, люблю тебя.
В животе неприятно щекочет, а сердце подпрыгивает до самого горла. Ангел молчит, смотрит куда-то вдаль — а я корю себя за сказанное и матерю всеми известными мне ругательствами.
Мимо пролетает поезд — мы оба провожаем его взглядом, осознавая, что оба проиграли. Меня начинает мелко трясти — так трясёт перед экзаменом или походом к врачу.
Поезд исчезает где-то в тени окруживших рельсы деревьев. Наступает странная, нежеланная тишина.
Ангел прикусывает нижнюю губу, смотрит вслед поезду, так, будто хочет его вернуть — а я молчу, не находя себе места.
На широкой бетонной лестнице становится вдруг ужасно, до невозможного тесно.
— Знаешь, — отвечает, в конце концов, Ангел, и тогда я просто перестаю дышать, — ты ещё слишком мала, чтобы знать наверняка.
Я в одно мгновение будто заново учусь дышать и тут же утрачиваю этот навык. Не проходит и секунды — я делаю вдох, перерастающий в выдох, и замираю, неестественно выпрямившись.
— Сейчас тебе кажется, что ты любишь меня, — говорит, улыбаясь, Ангел, а я всё сижу, не дыша, и мне кажется, что я вот-вот упаду, — а на самом деле ты просто не знаешь, что делать. Вот и всё. Тебе не хочется любить кого-то. Тебе нравится сама идея о том, чтобы любить.
— А если это не так, — превозмогая себя, спрашиваю я, — если я на самом деле тебя люблю, если это не так, как ты сказал?
Он, замечая мелкую мою дрожь, стягивает с себя куртку и накидывает её мне на плечи — я вдруг понимаю, что действительно дрожала не от волнения.
— Уже поздно, — говорит, улыбаясь, он, — пошли.
И, видя, что я недовольна увиливанием от ответа, он всё-таки перестаёт дразниться.
— Если это не так, — в конце концов заключает он, — я стану самым счастливым юношей во всём мире.
И весь чёртов мир умещается в этот миг в его тёмных-тёмных глазах.
10
Я почти сразу, стоит мне в тот день забежать домой, звоню Сове с домашнего телефона. Трубку берёт кто-то другой — мужской приятный бас явно не Сове принадлежит.
— Алоха! — кричит он в трубку, и я невольно начинаю смеяться.
— Здравствуйте, — говорю я в ответ, — а можно к телефону?..
— Меня! — слышу крик Совы где-то вдалеке, — это меня!
— Ну, извольте, — игриво говорит обладатель баса, и вскоре уже со мной здоровается Сова.
— Это брат мой, — говорит она, и по её запыхавшемуся голосу я слышу, что она бежала, — скажи спасибо, что я успела, а то бы он заставил тебя его песни слушать…
— У тебя брат — музыкант? — восхищённо спрашиваю я.
— Ещё и математик, — хмыкает в ответ Сова, — а сестра поёт с ним вместе. Про остальных я промолчу…
— А остальных этих — много?
— Ой, у меня братьев и сестёр шестеро, — услышав это, я невольно округлила глаза, — долго рассказывать. Да и ты же наверное не просто так позвонила, а? — и в её тоне слышится такое огромное любопытство, что тратить время на расспросы о том, как дела и что делаешь я не стала. Я рассказываю Сове от и до события минувшего вечера — и когда я слышу её полные неподдельного интереса реплики, мне становится на душе тепло.
— И в общем вот так, — в конце концов заключаю я, — правда, у него сессия сейчас. Мне кажется, он воспользуется этим и сбежит.
— Готова поспорить на шоколадку, что он прибежит к тебе при первой же возможности, — смеётся в свою очередь Сова, — это ж судьба, дурында!
И я, чёрт возьми, убеждаюсь, что Сова всегда знает, что должно случиться. Вяжу весь вечер, слушая советы сестры, и понимаю, что Сове однозначно придётся возвращать шоколад — и радуюсь этому, как ребёнок.
* * *
В один из прекрасных солнечных дней, немногим позже нашего с Совой разговора, меня будит трезвонящий на всю квартиру домашний телефон.
— Телефон, проклятье человечества! — вставая на ноги, ворчу я, — алё-ё, кому там не спится, мать вашу?
— И тебе привет, солнце, — слышу в ответ, и у меня в миг перехватывает дыхание, — знаю, ты сейчас стоишь и стесняешься, но не стоит.
— Какие мы самоуверенные, — зеваю, — чего тебе надо?
— День прекрасный, — говорит Ангел, и голос его чуть хрипит, искажаемый телефонной связью, — а я обязан торчать на зачётах, как и завтра. Но вот завтрашний вечер у меня свободен. И я бы хотел отдохнуть от души.
— И-и-и? — выжидающе протягиваю я.
— Как насчёт свидания?
У меня в груди всё сжимается — официальное первое свидание, чёрт возьми!
«Иди к чёрту, у меня грязная голова, а дома нет воды, а ещё я болею», должна сказать я.
— Почему бы и нет? — вместо этого говорю я.
Я даже по телефону чувствую, как он улыбается — и улыбаюсь ему в ответ.
* * *
Солнце бывает разным.
