И вид у него был зверский, и вел он себя по-зверски, и никтобы тогда не поверил, что на самом деле был он человек в общем-то добрый, но ужочень запуганный. И оттого что был запуганный, до смерти он боялся, что добротуего кто-нибудь разгадает, разглядит и раскусит. И чтобы этого не случилось,Павел Тимофеевич изо дня в день скрывал свою истинную сущность, и скрывал такумело, что иные слабые духом люди от одного только прокурорского взгляда чутьне падали в обморок.
Конечно, среди прокуроров встречались разные люди.Распространен среди них был тип и истинно жестокого существа, которому чточеловек, что муха. Но такой жестокий, зная, что он жестокий, и потому не рискуяразоблачением, мог какую-то жертву и упустить по забывчивости, по пьянке или изкорыстного соображения.
А вот Евпраксеин, чувствуя в себе склонность к чему-тохорошему, очень боялся, что пронюхают и узнают, и потому не упускал ничего иникого.
Но у него была одна слабость, распространенная даже средипрокуроров, – он любил выпить. И когда выпивал, раскрывался.
В тот день, после разговора с Нюрой, он зашел в чайную, скем-то там встретился, с кем-то там выпил и возвращался домой поздно вечером.Пальто на нем было расстегнуто, шарф торчал из рукава, а шапку он забыл вчайной.
Прокурор шел нетвердой походкой, качаясь из стороны всторону, спотыкаясь, останавливаясь и размахивая руками.
– Дура! – говорил он воображаемой собеседнице. – Подумаешь –я беременная. Я, может, тоже беременный. А если беременная, так что же тебя, наруках носить? Беременная! Тоже невидаль, ха-ха, беременная. Так тебя ж никто несажает. С тобой по-хорошему. К тебе гуманизм проявляют. Отрекись от него – ивсе, и никто тебя не тронет. Так нет же. Дяденька, он хороший. А чего в немхорошего? Да мне, если бы разрешили, я, может, еще лучше был бы. Да не могу,потому что я кто? Я прокурор. Да, прокурор. – Он взмахнул рукой, и передглазами его мелькнула пестрая лента. «Змея!» – догадался Павел Трофимович. –Змея! – закричал он не своим голосом и кинулся со всех ног бежать. Споткнулся,упал, ударился головой о дорогу. К счастью, в те времена улицы города Долговаеще не имели твердого покрытия. Сейчас, правда, многое переменилось. Впрочем,твердого покрытия, кажется, нет и сейчас. Ну а тогда если бы было покрытие, тоодним прокурором могло бы стать меньше. А прокуроров нужно беречь. Вы скажете,а чего их беречь, их много. Это, конечно, так. Но все-таки жалко и прокуроров.
Ударившись головой, прокурор Евпраксеин лежал пластом надороге и не подавал сколько-нибудь отчетливых признаков жизни.
Потом, придя в себя, он слышал, что кто-то подошел, кто-тосклонился над его распростертым телом. Прокурор застонал.
– Вы живы? – участливо спросил незнакомый мужской голос.
– Не знаю. – Евпраксеин стал подбирать под себя руки, чтобыопереться, и опять увидел, что к нему ползет что-то длинное.
– Опять змея! – сказал он удрученно и уронил голову.
– Что вы, гражданин, какая змея? Это ваш шарф.
– Шарф? – Прокурор приоткрыл один глаз, подергал рукой, и тодлинное тоже подергалось. – Ты смотри, шарф. А я думал – змея. А я змей нелюблю. Я их боюсь. Ты думаешь, я ничего не боюсь? Нет, боюсь. Потому что яживое существо, а все живое боится.
С помощью незнакомца он поднялся на ноги и качался, нерешаясь сдвинуться с места.
– Спасибо, друг! – бормотал он. – Спасибо! Не знаю даже, чемтебя отблагодарить. Что для тебя сделать?
– Прикурить не найдется? – спросил незнакомец и вынул из-зауха цигарку.
– Сейчас, – заторопился прокурор. Он был преисполненблагодарности, и ему действительно хотелось сделать что-то хорошее для этогонезнакомого, но, безусловно, доброго человека. – Одну минуточку. – Он полез влевый карман, для этого ему пришлось почему-то обернуться на триста шестьдесятградусов влево. В левом кармане спичек не оказалось. Тогда он полез в правыйкарман и опять сделал полный оборот вокруг своей оси вправо. Нашел в правомкармане коробок, открыл и стал доставать спички, рассыпая их по земле. Наконецвыловил одну спичку и, замахиваясь ею, как саблей, пытался чиркнуть по коробку.
– Дайте, я сам, – сказал незнакомец.
– Нет-нет, – сказал прокурор. – Я хочу проявить ува… ува…уваже…
Руки дрожали, спички ломались. Наконец одна из них зашипелаи вспыхнула. Евпраксеин поднял ее на уровень своего лица. Незнакомец с цигаркойпотянулся к огню, глянул на Евпраксеина, вздрогнул и отшатнулся.
– Вы прокурор? – спросил он взволнованно.
– Прокурор, – кивнул Евпраксеин.
Легким порывом ветра задуло спичку. Прокурор достал вторую,чиркнул и увидел, что незнакомец быстро удаляется от него.
– Да куда же ты? – растерялся Павел Трофимович. – На,прикури. Слышь, друг! Братишка! Остановись!
Он даже пробежал несколько шагов за незнакомцем, но потоммахнул рукой, остановился и, сказав: «Эх ты, дурак!», плюнул.
Затем вытащил из рукава шарф, намотал его поверх воротникапальто и пошел дальше, рассуждая с самим собой:
– Тоже мне трус поганый, прокурора испугался. И правильноделаешь, что боишься, – сказал Павел Трофимович, обращаясь к оказавшемуся напути телеграфному столбу. – Правильно! Ты думаешь, человек человеку кто? Друг?Товарищ? Братишка? На-ка выкуси! Человек человеку люпус ест! Человек человекуволчище вот с такими клыками. Да, конечно, я – прокурор. Я прокурор! – повторилон и пошел дальше. – Я коммунист. Я солдат партии. Я не имею права намягкотелость. Вот побьем немцев… Вот коммунизм построим, и тогда всем попотребности… Тогда будем каждого по головке… гладить. А сейчас не время… – Оностановился, подумал. – И вчера было не время. – Он еще подумал и оглянулся. –И завтра будет не время. – И снова повысил голос. – Но все равно! Я боец! Ясолдат!! Я палач!!! Я убийца!!!! Я сволочь!!!!! – завизжал он и стукнул себякулаком в грудь.
Азалия Михайловна, или просто Аза, жена прокурора, сиделаперед зеркалом и растирала на скулах крем.
Было поздно. Дети Аленка и Трофимка давно легли спать.Тарелка репродуктора едва дребезжала, передавая легкую музыку. За дверьюпослышались шаги. Аза насторожилась. Дверь распахнулась, и на пороге врасстегнутом грязном пальто появился Павел Трофимович.
– Господи! Опять? – ужаснулась Аза.
– Опять, – кивнул Павел Трофимович. – А ты все это? – Онпотер под глазами, как будто тоже мазался кремом. – Хочешь быть молодой? Непоможет. Нет. Жизнь кого хочешь сморщит, даже жену прокурора.
