время двигаться вперед. Пока умирают жители Побережья, наши сердца не могут предаваться веселью. Мы выступаем завтра. Это мое слово как фрейле и как опаленного пламенем.
И Шербера услышала, как откуда-то издали, но слышимо и различимо, донесся до них уже знакомый драконий клич.
ГЛАВА 7
Они тронулись в путь рано утром, по ясной погоде, под легким ветром с Берега, вдоль Оргосарда, несущего свои мутные серые воды размеренно и неторопливо: как было до них, есть сейчас и будет после, когда снег заметет последние следы, а солнце растопит последний снег.
Первые несколько дней Шербера ехала в целительской повозке с другими лекарками. Они откинули шкуру, закрывающую переднюю часть повозки, и, усевшись поудобнее, дружно щипали корпию в большой мешок, уложенный посредине. Раненых наверняка будет много. Корпия точно понадобится.
Изредка кто-то поднимал лицо к небу и глядел на драконов, летающих над войском большими кругами — огромные длинные тени, изредка заслоняющие солнце, крылья, бесшумно разрезающие воздух, сила, равной которой в этом мире не знал никто.
Дети Инифри. Неприкасаемые. Рожденные огнем.
Прэйир в эти дни учил ее сражаться без оружия. Уходить от атаки вооруженного воина, используя только преимущество своего маленького размера и ловкости — и теперь, когда изнуряющие тренировки на выносливость, наконец, начали приносить плоды, Шербера оказалась способной увернуться и уйти от прямого удара там, где еще луну назад падала на землю, сбитая с ног, и бессильно рычала от злости.
Прэйир не жалел ее. Шербера подвернула ногу на одной из тренировок и еле добралась до палатки, выдыхая сквозь зубы проклятья и едва не теряя сознание от вспышек боли, пронзающих ногу при каждом шаге, но он не предложил ей помощи, хоть и шел рядом, готовый поддержать.
Но только если она попросит.
Только если этого захочет она сама, но она скорее бы упала в снег, чем признала бы, что не может идти дальше.
Олдин в тот день неодобрительно промолчал, осматривая ее ногу, хотя ему определенно было, что сказать. Но он вообще много молчал в последнее время, и Шербере даже казалось иногда, что он намеренно избегает разговоров с ней, предпочитая занять ее делом или перепоручить лекаркам, у которых всегда находилась работа.
Шербера спрашивала себя, не связано ли это молчание с Велавиром, чье пребывание рядом с палаткой целителей, ненавязчивое, но ощутимое, она заметила еще с самого первого дня.
С тем, что, может быть, сердце Олдина все-таки не умерло и теперь он жалеет о клятве, которую дал акрай так мало и одновременно так много времени назад.
Ей не хватало разговоров с ним и другого, теплого молчания, в котором каждый из них так много раз находил умиротворение, и с губ несколько раз чуть не сорвался прямой вопрос, но почему-то Шербера не могла заставить себя его задать, и каждый раз покорно склоняла голову, когда Олдин просил ее помочь лекаркам, говоря, что здесь справится сам. Она уходила в другой конец палатки, где толкла в ступке порошки для ран или связывала в пучки травы, стараясь не оглядываться в ту сторону, откуда доносился голос ее самого странного господина.
Желтоглазые женщины, с которым свела их судьба, делили невзгоды и трудности долгого пути наравне со своими мужчинами, и Шербера и другие воины были поражены тем, сколько их отправилось с ними на следующий после призыва драконов день. Медлительные и ленивые на первый взгляд, эти ящеролюди оказались крайне выносливы; они готовы были идти весь день без остановок и тащить на себе тяжелую поклажу, не выказывая ни признака усталости — правда, пока над землей светило солнце. Ночью вся змеиная часть войска, кроме шедших в караул с восходными воинами, впадала в странное оцепенение, похожее на спячку — шаашалас, как называли ее сами змеелюди. Прервать ее мог только сигнал тревоги.
— Я едва не наступил на одного, и он даже не пошевелился, — рассказывали друг другу воины.
— Клянусь Инифри: пока спят, они холодные, как снег.
— И они спят в палатках все вместе: женщины и мужчины, маги и воины, ты видел? Странные они. Странные.
Работая бок о бок, целители восходного войска обменивались мудростью с теми, кто жил в Иссу, и Дшееш, старшая лекарка в палатке желтоглазых лекарей, несколько дней подряд учила Шерберу и остальных обращаться с пиявками, которых змеелюди разводили вместе с гусеницами для очищения ран. Пиявки были черные, скользкие и маленькие, а, напившись крови, становились красными и толстыми, и тогда Дшееш собирала их и выносила за лагерь, чтобы выбросить в снег. До начала Жизни они уже не захотят есть, поясняла она, а когда наступит тепло, из земли повылезают проснувшиеся лягушки, и голодные пиявки найдут, чем поживиться.
Шербера неожиданно для самой себя оказалась храбрее всех и опробовала пиявку на себе. Она с удивлением обнаружила, что даже не почувствовала укуса, — так, что-то холодное и мокрое сильно ткнулось ей в кожу, а потом пиявка вдруг довольно запульсировала и стала наливаться кровью.
Выглядело завораживающе.
Дшееш лениво улыбнулась, когда она спросила.
— Знай же, акрай: такова их магия, — сказала она нараспев, как говорили многие желтоглазые маги. — Потому наши дети и не купаются в Оргосарде в дни, когда вода дает жизнь. Эти зубы кусают без боли и едят незаметно... Хотя от нашего народа не так-то просто откусить кусок. Инифри дала нам прочную кожу, когда создала нас.
Шербера удивилась ее словам.
— Вас создала Инифри? Но разве вы пришли сюда всего две Жизни назад?
Дшееш покачала головой, убирая пиявку и показывая знаком, чтобы Шербера вытянула вперед руку, по которой еще сбегала струйка крови.
— Знай же, акрай: я не лгала тебе, когда говорила, что мы живем здесь долго, — сказала она, накладывая на крошечную рану повязку. — Но и Инифри впервые пришла в этот мир не две Жизни назад.
Она дернула плечами вверх-вниз.
— Инифри была с нами с самого первого яйца. Мы просто не знали ее истинное имя и давали ей другие: Хирииши, Хвостатая мать, Вышедшая из первой кладки, Мать неприкасаемых, — проговорила Дшееш медленно, чуть прикрыв свои круглые глаза толстыми веками. — Каждую Жизнь наши женщины откладывают в теплый песок Берега яйца, и каждую Жизнь из воды приходят хищные твари и раскапывают наши кладки и убивают и едят наших детенышей, а мы убиваем и едим их детенышей, когда на сушу приходят они. Мы научились
