— А как он выглядел?
— Память-то у меня неплохая, но я к тому моменту совсем окосел, да и темно было. А потом, дареному коню в зубы не смотрят. Меня не он интересовал, а его бутылек.
— Что-то же ты помнишь. Попробуй рассказать. Все, что вспомнишь. Как он говорил, какой был, как пил. Большой, толстый, маленький, старый, молодой?
Ветийе почесал в затылке, как будто хотел ускорить мыслительный процесс, привстал на койке и поднял на Адамберга покрасневшие глаза.
— Эй, они мне тут ничего не дают.
Адамберг предусмотрительно взял с собой фляжку коньяку.
Он взглянул на Ветийе, а потом показал глазами на дежурного.
— Угу… — Ветийе все понял.
— Позже, — произнес Адамберг одними губами.
Ветийе кивнул.
— Уверен, у тебя прекрасная память, — продолжал Адамберг. — Расскажи мне, как выглядел тот парень.
— Даже не знаю. Старый, — сказал Ветийе, — но и молодой, живчик. Но старый.
— Как он был одет? Не забыл?
— Как люди, которые шляются ночью с двумя бутылками в карманах и ищут, где поспать. Старый пиджак, шарф, две шапки, натянутые на глаз, толстые перчатки — в общем, все, что нужно, чтобы не отморозить яйца.
— Очки? Борода?
— Без очков, глаза под шапкой. Бороды тоже не было, но и свежевыбритым его не назовешь. И от него не пахло.
— То есть?
— Я не делю будку с парнями, от которых пахнет. Так бывает, у каждого свое. Я хожу в баню два раза в неделю, не люблю, когда от меня воняет. И я не писаю в домике, где играют дети. Хоть я и пью, но детей уважаю. Они хорошие. Разговаривают с нами, с бродягами, как никто. «А у тебя есть папа? А мама?» Малыши все понимают, пока взрослые не забьют им мозги всяким дерьмом. Вот и я не пачкаю в их домике. Они уважают меня, а я — их.
Адамберг повернулся к охраннику.
— Бригадир, — попросил Адамберг, — не принесете мне стакан воды и две таблетки аспирина? Рана разболелась, — объяснил он, кивнув на свою руку.
Бригадир ушел. Ветийе протянул руку и схватил фляжку. Не прошло и минуты, как дежурный вернулся со стаканчиком и лекарством. Адамбергу пришлось проглотить таблетки.
— Эй, я вспомнил, — сказал Ветийе, указывая на стаканчик. — Тот щедрый парень, у него был такой же. У нас у каждого была своя бутылка. Но он не пил из горлышка. Такая цаца…
— Ты уверен?
— Точно. Я еще сказал себе: этот тип раньше высоко летал. Некоторые ведь падают с самого верха. Девка его бросила, и все, начал пить и скатился вниз. Я так не согласен. Нельзя скатываться вниз только потому, что тебя бросила девка или выгнали с работы. Надо цепляться, черт возьми. А со мной, понимаешь, другое дело, это не потому, что мне силы не хватило. Я сверху не падал, потому что и так был внизу. Тут и остался. Чуешь разницу?
— Конечно. — Адамберг кивнул.
— Заметь, я никого не сужу. Но разница-то есть. Правда, когда Жози меня бросила, я не обрадовался. Но я и раньше пил. Потому она и ушла. Я не могу ее винить, я никого не сужу. Кроме тех толстых задниц, которые мне и монетку не кинут. Тогда, бывает, иду и гажу им под дверь. Но никогда на детской площадке.
— Ты уверен, что он был из богатеньких?
— Да, парень. И сорвался он недавно. Среди нас ты долго со стаканчиком не повыпендриваешься. Месяца три-четыре, а потом все, пьешь из горла, как последний алкаш. Как я. Я вот не пью с теми, от кого воняет, но это другое. У меня просто нюх такой. И я никого не сужу.
— Хочешь сказать, он на улице месяца четыре?
— Ну, я тебе не радар, но на улице он недавно. Наверное, его бросила девка, выгнала из дома, кто знает?
— А вы разговаривали?
— Да так, перемолвились. Мол, вино хорошее. А погода такая, что и собаку жалко во двор выгнать. Обычные вещи.
Ветийе положил руку на свой толстый свитер, туда, где в кармане рубашки лежала бутылка.
— Он долго с тобой оставался?
— Да я за временем не следил.
— Но он ушел? Или спал в будке?
— Не помню. Наверное, я тогда сразу заснул. Или пошел гулять, не знаю.
— А дальше?
Ветийе развел руками и бессильно уронил их на колени.
— А дальше дорога, утро, жандармы.
— Тебе снились сны? Ты что-нибудь видел, ощущал?
Бродяга задумчиво наморщил лоб, поскреб ногтями по драному свитеру. Адамберг снова повернулся к бригадиру:
— Не принесете мою сумку? Я должен кое-что записать.
Ветийе, выйдя из ступора, со змеиной стремительностью вынул фляжку, открыл ее и сделал несколько глотков. Когда жандарм вернулся, сокровище уже вернулось в карман рубашки. Адамберг подивился его ловкости. Человек ко всему приспосабливается, а Ветийе явно умен.
— Кое-что, — вдруг сказал он. Щеки его порозовели. — Мне снилось, что я нашел удобное теплое местечко. И я злился, что не могу от души подрыхнуть.
— Почему?
— Потому что меня тошнило.
— Тебя часто тошнит?
— Никогда.
— А сны о том, что тебе тепло, когда-нибудь раньше снились?
— Слушай, если бы мне такое снилось, я бы жил в Перу.
— У тебя есть шило?
— Нет. Может, мне дал его тот тип. Или я его спер. Почем мне знать? Наверное, я и правда убил бедную девчонку этой штукой. Может, она упала на дороге, а я принял ее за большого медведя, кто знает?
— Ты в это веришь?
— Но отпечатки-то остались. А я был рядом.
— А почему ты оттащил медведя и велосипед в поле?
— Поди разберись, что происходит у алкаша в голове. Я ведь почему убиваюсь — не люблю делать людям плохо. Я и животных-то не трогаю, так с чего бы мне убивать людей? Даже медведей? Вряд ли я боюсь медведей. Говорят, в Канаде их полно. Они по помойкам шарят, как я. Хотел бы я посмотреть, полазить с ними по помойкам.
— Ветийе, если хочешь знать все о медведях…
Адамберг наклонился к его уху.
— Ничего не говори, ни в чем не признавайся, — прошептал он. — Главное, не говори правду. Тверди, что потерял память. Пообещай мне.
— Эй! — крикнул бригадир. — Простите, комиссар, но с заключенными шептаться запрещено.
— Извините, бригадир. Я ему рассказывал неприличную историю о медведях. У него не так много развлечений.
— Хоть вы и комиссар, но правила есть правила.
Адамберг глазами спросил Ветийе: «Ты понял?» Тот кивнул. «Обещаешь?» — беззвучно произнес Адамберг. Кивок, прямой взгляд. Этот парень дал ему фляжку, значит, он — друг. Адамберг поднялся и, выходя из камеры, тронул его рукой за плечо: «Ухожу, рассчитываю на тебя».
