известной писательницей. Это немного сглаживает мое разочарование от того очевидного факта, что Себастьена здесь нет.
– Доброе утро, – говорит хозяин кабинета, поднимаясь и протягивая руку. – Адам Меркульеф. Чем могу помочь?
Представляю, на кого я похожа во всех своих теплых вещах, надетых одна поверх другой, раздутая, как мишленовский человечек из шин.
– Элен Янсен, – представляюсь я и жму протянутую руку, не снимая перчаток.
Наверное, это невежливо, но мои пальцы заледенели, а новый знакомый не похож на человека, который может обидеться на что-то подобное.
– Я… э-э… ищу Себастьена.
По лицу Адама расплывается довольная ухмылка, и у меня мелькает мысль, не вернуться ли к первоначальному прикрытию журналистки, которая хочет взять интервью у известного краболова.
Не успеваю я наврать об изучении вопроса ловли крабов, как Адам говорит:
– Не узнал тебя с шарфом и в капюшоне! Не ты ли сидела в «Ледяной выдре» пару вечеров назад?
– Что? Нет. – Я снимаю перчатки и тереблю в руках. – Наверное, похожа на кого-то.
Адам ухмыляется.
– У нас маленький городок, Элен, и сейчас не туристический сезон. Ты на данный момент единственная приезжая в Рыбной Гавани.
Он толкает ко мне через стол розовую коробку с пончиками, как будто хочет смягчить удар.
Я не решаюсь взять пончик: вдруг это ловушка? Ведь я на территории Себастьена, и, учитывая, как обернулись две предыдущие встречи, трудно винить меня в излишней бдительности.
– Не бойся, они не ядовитые, – смеется Адам и отправляет в рот пончик. – Я запомнил тебя в «Ледяной выдре». Ты прошла мимо меня, прямиком к Сибасу, я имею в виду Себастьена, и заставила его спасаться бегством. Что ты сделала с обычно невозмутимым капитаном, Элен?
Мои щеки вспыхивают, хотя зубы все еще стучат от холода. Я растерялась: не ожидала, что кто-то из экипажа «Алакрити» меня узнает. Не станешь же объяснять, что приняла Себастьена за ожившего героя своих рассказов?
Я выбираю трусливый выход и запихиваю в рот глазированный пончик. Адам вновь беззлобно фыркает, признавая свое поражение.
– Ладно, что бы между вами ни произошло, пусть будет секрет. Если ты можешь его встряхнуть, я только «за». Себастьену нужна женщина, которая бросит ему вызов.
– Э-э…
Я проглатываю пончик, не прожевав, чтобы скорее объясниться.
– У меня ничего с ним нет. Ты неправильно понял.
Адам бросает на меня изучающий взгляд.
– Правда?
– Разумеется. Тысяча процентов.
– Гм.
– Что?
Адам улыбается и качает головой.
– Просто, когда Себастьен заговорил о тебе сегодня утром…
– Обо мне?
Я невольно подаюсь вперед и мысленно упрекаю себя за несдержанность. Предполагается, что я должна ненавидеть Себастьена. Какая разница, думает он обо мне, говорит или делает из меня куклу вуду и втыкает в нее булавки?
Адам замечает мой повышенный интерес и приподнимает бровь: ага, попалась!
Кто бы сомневался, что друзья Себастьена так же невыносимо самодовольны, как он сам.
Я громко выдыхаю и поворачиваюсь к двери.
– Ладно, я пошла. Спасибо за пончик.
– Подожди, Элен, он кое-что оставил для тебя. Предупредил, что ты можешь зайти.
Адам сует руку в верхний ящик стола и достает «Искусство написания романов» и еще две книги, которые я намеревалась купить.
Я удивленно хмурюсь.
– От-к-куда он узнал, что я сюда приду?
Адам пожимает плечами.
– Как я уже сказал, меня ваши секреты не интересуют. Знаю только, что Сибас выглядел сегодня утром сильно расстроенным. Все считают, что он крутой, но ему несладко пришлось в жизни, и он недоверчив. Будь с ним помягче, ладно, Элен?
– Я…
– А если хочешь его увидеть, «Алакрити» уже должна стоять у причала. Они вышли в море за наживкой, а мой племянник кое-что забыл в машине, и они на несколько минут вернулись.
Адам отдает мне книги и ободряюще кивает, уже без насмешки.
– Себастьен хороший парень. Не заставляй его страдать.
Меня заинтриговали слова Адама, и, вместо того чтобы уйти, я вновь направляюсь в порт, обещая себе только взглянуть на Себастьена. Хочу убедиться, что никакой он не хороший. Наверняка орет на свою команду, тиран! Одним глазком гляну и домой.
«Алакрити» стоит у одного из пустовавших до этого причалов. Она похожа на танк – видимо, такой и должна быть краболовная шхуна, чтобы выдержать зимние штормы в океане, – а корпус выкрашен в спокойный лазурно-голубой цвет, как тропические воды Гавайев. Неожиданно.
Я прячусь в тени ближайшего склада. На судне кипит жизнь – ходят ходуном снасти и сети, матросы снуют по палубе, закрепляют огромные ловушки для крабов.
И вдруг сквозь неистовые крики прорывается одинокий тенор, поющий вступительные ноты матросской песни. В моем поле зрения появляется человек, которому принадлежит голос, и я узнаю в нем Себастьена.
Он поет чисто и звонко, песня разносится в холодном утреннем воздухе, и, как тогда в «Ледяной выдре», голос низким рокотом отдается у меня в животе. Колени подкашиваются, и я прислоняюсь к стене, чтобы удержаться на ногах.
На окружающих песня производит противоположный эффект. В гавани воцаряется спокойствие, второй куплет подхватывает экипаж «Алакрити», затем к ним присоединяются люди с других лодок. Вскоре весь порт наполняется матросской песней и духом товарищества. Я вдруг вспоминаю написанный мной рассказ о Второй мировой войне, о другом капитане, в другом порту – в Перл-Харборе.
Джек напевает матросскую песенку, любуясь собой в зеркале. До чего красива новая форма лейтенанта! Он был лучшим в своем выпуске в Аннаполисе и поступил в военно-морской флот в звании мичмана, а теперь, два года спустя, получил второе повышение. Конечно, сейчас немного легче подняться по служебной лестнице из-за войны, хотя тоже не так-то просто. Пока остальные страны дерутся, Соединенные Штаты по-прежнему сохраняют нейтралитет. Повышение надо заслужить, и Джек с гордостью рассматривает новые планки на воротнике своей рубашки и нашивки на кителе.
В дверь просовывается голова его товарища, Даррена.
– Все никак не налюбуешься собой, павлин чертов?
Джек со смехом хватает с койки подушку и швыряет в друга.
– Не завидуй!
Даррен ловит подушку и швыряет обратно.
– Завидовать, что теперь на тебе больше ответственности? Нет, спасибо, сэр. Я рад, что у меня ранг пониже. Рано или поздно нас втянут в войну, и тогда я бы хотел, чтобы на моей совести было как можно меньше человеческих жизней.
– Странное отношение для потомственного военного моряка, – хмурится Джек.
– Это называется мудростью.
Даррен торжественно постукивает себя по лбу, улыбаясь с видом мальчишки, запустившего фейерверк на соседской лужайке.
– Я не допущу, чтобы кто-то из моих людей погиб, – серьезно отвечает Джек.
– Вот за это мы тебя и любим. За
