глубину веранды. – Рятуйте!
– Цыц, дура, – сказал довольный одержанной победой Степан Денисович, сдерживаясь, чтобы не расхохотаться при виде этого упоительного зрелища. – Цыц, говорю! Людей постесняйся, припадочная…
Он тяжело протопал мимо все еще копошившейся в углу на четвереньках жены, пересек наполненную запахом вчерашнего борща кухню и вошел в спальню, которую вот уже без малого двадцать лет делил с женой. На стене висела свадебная фотография в рамке; Тарасюк свирепо покосился на нее, но решил, что на сегодня репрессий хватит – жена могла, как крыса, потерять инстинкт самосохранения и устроить ему по-настоящему веселую жизнь.
Вообще, оказалось, что за время ссоры Степан Денисович успел незаметно для себя решить многое. Например, стоя перед открытым шкафом и выбирая брюки, он вдруг понял, что решение по поводу ожидаемого груза лекарственных препаратов уже принято. Как говорится, решено, подписано и обжалованию не подлежит…
Еще он, оказывается, решил, что с этой так называемой семейной идиллией пора кончать к чертовой матери. Сколько можно, в самом-то деле?! Ведь так не заметишь, как вся жизнь пройдет! На кой ляд ему сдалась эта гостиница, занюханный этот самопальный отель? Что ему, заняться больше нечем?
Оказалось также, что план предстоящего расставания с драгоценной Оксаной Даниловной уже как-то сам собой сложился в голове. Он был совсем простой, а значит, имел все шансы на успех.
Во-первых, провернуть это дело с порошком. Сколько там ему с этого дела обломится, не так уж и важно – что обломится, все будет его. А судя по всему, все-таки немало. Вот и хорошо.
Во-вторых, жене – ни слова. Пусть думает, что все идет своим чередом. А он тем временем продаст машину – от нее все равно давно пора избавиться, пока не рассыпалась ржавым прахом, – и осторожненько подыщет покупателя на дом. Дом хороший, крепкий, просторный, и до моря недалеко. Гараж есть, лодка в придачу пойдет… Хорошо, что у жены прав на дом никаких! Его это дом, от родителей наследство. А она, дуреха, здесь даже и не прописана. Теща, карга старая, сидит в своей однокомнатной хрущобе – и приватизировать ее не хочет, и помереть никак не соберется. А эта дура, доченька ее ненаглядная, до сих пор там прописана, чтоб квартирка из-под носа не уплыла. Эх, хорошо! Вот пускай к мамаше своей и отправляется, там пускай и живет. Авось за неделю друг дружку заживо сожрут, даже косточек не останется. Хорошо!
Главное, тихо. Проснется она однажды, глядь – мужа след простыл, а в дверях новые хозяева стоят, купчую на дом в руках держат. Вот тогда пускай покричит, дура… Э-эх, хорошо!!!
Через десять минут Степан Денисович Тарасюк, одетый в приличные, хотя и заметно поношенные, серые брюки, бежевую спортивную куртку и новенькие, чересчур яркие кроссовки фирмы «Рибок», вышел из дома и сел за руль своей «таврии». В последний момент, когда двигатель уже завелся, наполнив заплетенный виноградными лозами дворик сизым бензиновым дымом, из-за угла дома выскочила, размахивая руками, воспрянувшая духом Оксана Даниловна. Рот у нее открывался и закрывался, она что-то кричала, но у Степана Денисовича не было охоты с ней препираться. Он включил передачу и дал газ, заставив неисправный глушитель свирепо взреветь.
Вишневая «таврия» вывернула на улицу и, прыгая по ухабам, покатилась в сторону городского центра. Степан Денисович Тарасюк направлялся в Одессу, оставив свою благоверную в полной растерянности стоять посреди опустевшего двора, кашлять и разгонять руками дым.
Глава 4
– Витторио Манчини был убит в ванной комнате своего номера, когда принимал душ. Три выстрела были сделаны прямо сквозь пластиковую занавеску душа, после чего его добили контрольным выстрелом в голову.
Федор Филиппович выложил на стол потрепанный конверт с фотографиями места происшествия. Ирина Андронова глянула раз и отвернулась, явно борясь с тошнотой. Сиверов просмотрел фотографии одну за другой с профессиональным интересом, покосился на Ирину, сложил карточки в конверт, а конверт вернул генералу.
– Чистая работа, – сказал он.
– Калибр пуль – девять миллиметров, – утвердительно кивнув, продолжал Потапчук. – Гильзы остались на месте преступления. По мнению экспертов, стреляли из пистолета чешского производства – того самого, который нашли там же, в ванной, в мусорной корзине. Пистолет чешский, глушитель кустарного производства, но весьма эффективный. Отпечатков, разумеется, никаких.
– Ну, еще бы, – задумчиво пробормотал Слепой.
– Труп обнаружила горничная в десятом часу утра. По заключению медицинской экспертизы, смерть наступила около полуночи. В это время посторонних в гостинице не было…
– Кто дал такую информацию?
– Служба безопасности «России».
– Федеральная?
– Помолчи, пожалуйста. Как будто ты не знаешь, что это, считай, одно и то же… Так вот, проверка постояльцев в самом начале выявила главного подозреваемого. Им оказался некто Слободан Драгович, серб, буквально накануне прибывший из Черногории по приглашению общества российско-сербской дружбы. В ночь убийства он покинул гостиницу, не заплатив по счету.
– Не слишком умно, – заметил Сиверов.
– Да, – согласился Федор Филиппович, – но это лишь в том случае, если паспорт, по которому ты зарегистрировался в гостинице, настоящий.
– А, так он был ненастоящий!
– В том-то и дело, что самый настоящий.
– Тогда беру свои слова обратно. Никакая это не чистая работа. Или убийца – не Драгович.
– Именно Драгович. Подходы к номеру, где был убит Манчини, контролируются видеокамерами. Вот, полюбуйся.
Сиверов взял протянутую генералом кассету и вставил ее в приемную щель видеомагнитофона. Кто-то позаботился перемотать запись до нужного места, и на экране телевизора сразу возникло изображение человека, идущего по гостиничному коридору. Почти поравнявшись с камерой, человек вдруг поднял голову и посмотрел прямо в объектив, словно давая возможность получше себя разглядеть. У него были черные, прямые, немного не достающие до плеч волосы, густые брови, нос с легкой горбинкой и аккуратная бородка. На левой щеке виднелся приметный шрам – от ножевого ранения, как сразу же определил Глеб. Человек был одет в короткое черное полупальто и белый шарф, на левом плече висела дорожная сумка. Белые цифры в нижнем правом углу экрана указывали время, когда была сделана запись, – около полуночи того самого дня, что стал последним для Витторио Манчини.
– Это он? – спросил Глеб.
– Слободан Драгович, – подтвердил генерал. – Причем оказаться перед номером Манчини случайно он просто
