теперь у меня во рту такой привкус, будто там кто-то сдох. Иди сюда, мы подвинемся. – Кэролайн похлопывает ладонью по кровати.
Сегодня утром в ее акцент возвращаются американские нотки, как будто она уже одной ногой по другую сторону Атлантики, вместе со Спайком и детьми. Хотя я знаю, как ее терзает необходимость оставить маму, но я чувствую, как ей хочется поскорее вернуться к семье. Я почти готова простить ее за то, что она уезжает.
Энни плюхается на кровать, берет пульт и включает телевизор. Начинается выпуск новостей. Наши сонные взгляды устремляются к экрану. Прогноз погоды: тепло и облачно.
– Я кое о чем вам не рассказывала, – вдруг выдает Энни. Температура в комнате резко падает. – Это я виновата. Бабушка упала из-за меня.
– Что? – На дне моих глазниц пульсирует вино.
– Энни, не говори глупостей, – с коротким смешком говорит Кэролайн.
– Вы не понимаете. Если бы я не попыталась ее сфотографировать… – начинает Энни. Ее голос надламывается.
– Ох, милая, и поэтому ты решила во всем винить себя? – вздыхаю я. – Край обрыва посыпался, и она соскользнула. Просто не повезло. Ужасно не повезло.
– А делать селфи еще опаснее! Люди постоянно падают с обрывов в попытке сделать селфи. Делают шаг назад и… Тьфу! – Кэролайн резко осекается, увидев, что Энни смотрит на нее в ужасе, а я качаю головой. – Простите. Боже. Простите. Ну вот, опять я со своим длинным языком.
– Теперь видишь, сколько мне пришлось вытерпеть за долгие годы? – шучу я, пытаясь поднять всем настроение.
Энни почти улыбается. Кэролайн приподнимается и усаживается повыше.
– Ну, тогда расскажи нам про своего нового парня, Энни.
Моя дочь мгновенно мрачнеет и качает головой. Кэролайн косится на меня. Немой вопрос пробегает между нами, как электрический разряд.
Новая тревога пронизывает меня мраморными прожилками. В прошедшую неделю я настолько сосредоточилась на маме, что до сих пор почти ничего не знаю про Эда. Нет, не Эда. Эллиота.
– Ладно, – говорю я. Получается как-то неестественно высоко, с притворной бодростью. – Будете панкейки? Толстые, по рецепту от Найджеллы, с голубикой. Что скажете?
– Кто устал от панкейков – тот устал от жизни, – кивает Кэролайн.
– Мне что-то нехорошо. Кусок в горло не лезет. – Энни выбирается из-под одеяла и ставит ногу на коврик.
– Постой. – Кэролайн раскрывает объятия. – Пока я еще не свалила. Последние коллективные обнимашки. На удачу, чтобы мой «боинг» не свалился с неба. Вы же знаете, какая я жуткая невротичка.
Энни остается: Кэролайн настоящая заклинательница подростков. Мы обе обнимаем ее и долго сидим в таком положении, защищая друг друга от внешнего мира. С тех пор, как мама упала, я не сидела спокойно ни минутки и ни с кем как следует не обнималась. Теперь в груди словно распутывается тугой узел. По щекам бегут слезы.
– Ну-ну, девочки, – говорит Кэролайн, переключаясь на твердый тон, выдающий в ней мать пятерых детей, – пока мы совсем не расклеились, думаю, нам нужно напомнить себе о том, что наша пациентка крепкая, как старые башмаки, правда?
Я киваю и утираю слезы. На внутренней стороне век вспыхивают похмельные искры – словно скелеты деревьев, целый лес из красных сосудов. Мне вдруг кажется, что мама совсем близко. Она никогда не сдается, вот и я не должна.
– Энни? – зовет Кэролайн.
– Да, – слабым голосом произносит та.
– Ну вот. – Кэролайн снова прижимает ее к себе и целует в макушку. – Совсем другое дело, Энни. Не вини себя. И никогда не забывай: это же бабушка Рита. – Кэролайн бросает на меня быстрый взгляд. Между нами течет взаимопонимание – обмен информацией на секретных сестринских частотах. Потом она договаривает уже совсем другим голосом – мягким, едва слышным, – будто выдыхает сокровенные мысли: – Думаю, наша Рита выпутывалась и не из таких передряг.
9
Рита
ПО ФОКСКОТУ РАСПРОСТРАНЯЕТСЯ мрачная атмосфера, болезненная как синяк. Часы с кукушкой на лестничной площадке отмеряют час за часом, а Джинни все глубже уходит в себя. Они здесь уже четыре дня – и никаких улучшений.
Рита, как сказала бы Нэн, обладает «врожденной веселостью», но даже она чувствует, как под влиянием заразительной печали Джинни из стен Фокскота уходит жизнь. Кажется, даже лес отражает это настроение: в удушливом, неподвижном, теплом воздухе звенят комары и мошки. Облака висят низко, над самыми деревьями, белые и тяжелые, как мокрое белье на веревке.
По правде говоря, Рита не ожидала, что новый «эпизод» случится так скоро. И что Джинни так резко покатится на дно, будто сорвавшись в старую лесную шахту, заросшую мхом и прикрытую листьями. А Рита теперь разрывается между двух огней. Насколько допустимо исказить действительность? Она обещала обо всем сообщать Уолтеру – таков был уговор, и потом, он бы сказал, что муж имеет право знать. А вот Рита не уверена. «Не говорите ничего Уолтеру, ладно?» – пробормотала Джинни вчера утром, и чашка дрогнула в руке Риты, плеснув чаем на запястье.
При мысли о том, что Уолтер может использовать эти сведения – полученные от нее сведения! – против Джинни, Рита готова из кожи вон лезть от стыда. Что, если Уолтер и его жуткие частные доктора воспримут этот новый срыв как повод вернуть ее в «Лонс»?
Прошлой ночью Рита не могла уснуть, металась и ворочалась, пытаясь понять, как ей быть. Мысли бегали, как мыши под прогнившими половицами. Утром она проснулась, так ничего и не решив.
Похоже, единственный выход – это быть краткой. «Пятница. У Дж все еще мигрень. Потеряла аппетит», – пишет Рита, сидя за столом в своей душной спальне, упираясь коленями в грубую нижнюю поверхность столешницы. Она покусывает кончик ручки, смотрит на террариум – папоротники в восторге от приятного приглушенного света – и снова на страницу. Нет, даже такие скудные подробности опасны – Уолтер догадается, дурочка, – так что Рита зачеркивает все, захлопывает тетрадку и заталкивает ее в ящик стола. Она ненавидит эту тетрадку. И с ужасом ждет нового звонка от Уолтера.
Он звонил вчера после обеда, явно взволнованный, – Рита соврала, что Джинни ушла на прогулку, – и рассказал, что шахта в Намибии обвалилась в самый разгар смены. Настоящий кошмар. Ему нужно немедленно отправляться туда, так что он не сможет приехать на выходных, как надеялся. Рита попыталась представить муки несчастных шахтеров, погребенных заживо. Подумала о детях, которые лишатся родителей, и о том, как их жизнь в одно мгновение изменится до неузнаваемости. Все это заставляло посмотреть на проблемы в Фокскоте с другой стороны. И все же Рита невольно испытала огромное
