с тобой наш первый вечер в новом доме.
Он провел большим пальцем по венам на ее руке.
— Я купил бутылку «Клико». Но мы можем распить ее позднее.
— Разве великий матч не сегодня? — спросила Лидия.
— В половине девятого, — ответил он.
— Тогда тебе пора. На дорогах в центре сейчас ужас что творится. А у меня тут тоска зеленая.
— Мам… — подала голос Элис.
— Ты уверена?
— Конечно.
— Ты привез маме пижаму или что-нибудь еще? — спросила Элис.
— Она тебе нужна? — спросил Левин у Лидии, раздраженный тоном дочери. — Разве ты была без чемодана?
— Да, да, пижама у меня есть.
— А свежая была бы лучше, — буркнула Элис, скривившись и демонстративно не глядя на отца.
— Оставь меня в покое, Элис, — огрызнулся Левин. — Я весь день занимался переездом. Я же не робот.
Он взглянул на табло больничных часов: в этот момент цифры перескочили на 19.31.
— Ну что ж… — проговорила Лидия.
Левин наклонился, чтобы поцеловать жену, потом поцеловал в макушку Элис.
— До свидания, девочки. Люблю вас обеих. — И добавил с порога, обращаясь к Лидии: — Поправляйся.
Лидии потребовался плазмаферез, а затем диализ. Наступило Рождество, и обеденное время Левин провел в больнице. Жена по-прежнему находилась в отделении интенсивной терапии, поэтому дюжина красных роз стояла в вазе на стойке регистратуры. Лидия, имевшая бледный и лихорадочный вид, лежала под одеялом; ей было не до фильма, который он для них скачал.
Она проговорила:
— Я многое в тебе люблю.
— Намекаешь, что далеко не все?
— Нет, прошу тебя…
— Нет, правда. В чем я оплошал на этот раз?
— Сегодня Рождество, а я ем больничную пищу. И представляю себе пироги с индейкой из кулинарии.
— Я думал, тебе не до еды.
— Вопрос даже не в этом. Я знаю, что привезти мне что-нибудь вкусненькое для тебя тяжкий труд. Надо заезжать в кулинарию. Выбирать. А сегодня ведь Рождество.
— Я купил тебе розы.
— Я помню. Спасибо. Но цветы сюда приносить не разрешают. И тебе это известно. Я знаю, ты не можешь понять, как мне грустно оттого, что ты такой… Я все думаю: если это в последний раз, то и не важно, что ты не понимаешь. Мы были счастливы. И делали все от нас зависящее. Мы оба. Но если мне опять полегчает… Я еще так много хочу сделать…
Левин взял жену за руку. Он никогда не видел ее такой печальной.
— Вместе со мной? Ты еще так много хочешь сделать вместе со мной?
— Арки, дорогой, мои дела плохи. Я чувствую. Столько раз через это проходила. Не уверена, что и теперь справлюсь.
— Ты устала. Тебя удручает, что ты вынуждена проводить Рождество в больнице. С тобой все будет в порядке.
Левин поцеловал ее в лоб и почувствовал слабый запах лекарств, исходивший от ее кожи.
— Ты должен выслушать меня, Арки. Прошу тебя. Есть один центр, учреждение.
— О чем ты?
— Мне нужно выздороветь. Для этого потребуется какое-то время. И место, где мне гарантирован абсолютный покой.
— Почему бы нам снова не нанять сиделку? Я думал, ты именно этого хотела, и новая квартира…
— Да, хотела.
— Что мне там делать без тебя?
— Я хочу там жить. Очень хочу. Понимаю, все это ужасно не вовремя. Знаю, потребовался непростой переезд, тебе пришлось заниматься всем этим без меня, и мне очень жаль.
— Где это… место, куда ты хочешь попасть?
— В Ист-Хэмптоне.
— В Ист-Хэмптоне? Но мне придется тратить на дорогу по несколько часов, чтобы навещать тебя…
— Я не хочу, чтобы ты приезжал. На первых порах.
Левин был уязвлен.
— Это почему еще?
— Если повезет, через несколько недель я вернусь домой. Если мне станет хуже, там будет все, что мне нужно.
— Но почему я не могу тебя навещать? А вдруг тебе и впрямь станет хуже?
— Элис знает, что делать. Тебе ничего не надо будет предпринимать.
— Но я хочу.
— Нет, не хочешь. Ты ненавидишь, когда я болею.
— Милая, это неправда!
— Неужели?
— Ты могла бы дать мне шанс. Я имею в виду, в Ист-Хэмптоне.
— Арки, дорогой… Я люблю тебя. Но я не смогу заботиться о тебе, пока пытаюсь позаботиться о самой себе. Увы. Мне потребовалось время, чтобы это уяснить. Так нам обоим будет легче.
— Да ну! Ты вообще понимаешь, насколько ты упрямая?
— Мне так не кажется.
— Значит, я должен торчать один в квартире, которую мы купили по твоей милости, но в которой ты даже не ночевала, и в один прекрасный день мне позвонят и велят приехать за тобой в Ист-Хэмптон?
— Арки, мне страшно. Пожалуйста, не вынуждай меня спорить с тобой из-за этого. Умоляю, пойми меня. Это пойдет мне на пользу. И тебе тоже, я знаю. Ты можешь мне довериться?
Левин восхищался ее пружинистой походкой, словно эти икры и ступни были снабжены дополнительными мышцами. Впервые услышав голос Лидии, он понял, что это инструмент, который никогда ему не надоест. Когда она улыбнулась, он почувствовал, что, кажется, наконец нашел единственное в мире безопасное прибежище.
Будь Левин ученым, в его чашке Петри лежали бы Лидия и Элис. Неподалеку находились был Хэл, его агент, Элайас, предатель Том Вашингтон. Взирая на все с этой точки зрения, он сознавал, что все его знакомые, кинопродюсеры, музыканты, редакторы в конечном счете ничего для него не значили. Пока в них не было необходимости.
Когда Левин навестил жену в канун Нового года, та сказала:
— Иногда я просто хочу умереть, чтобы мне не приходилось выздоравливать снова и снова. Я всегда пытаюсь вернуться к тому, на чем остановилась. Но каждый приступ оказывается тяжелее предыдущего. К прежнему возврата нет, Арки. Меня несет вниз по течению…
— Почему ты любила меня все это время? — спросил он.
— Ты забавный. И очень милый. Ты музыкальный гений. Ты любишь меня. Никто никогда не будет любить меня так, как ты.
— Но я люблю тебя неправильно.
— А разве существует правильная любовь? Наверное, тебе было бы лучше без меня. Без этой шумной, хлопотливой, властной, сумасшедшей жены.
— Я никогда не хотел жить без тебя.
— У тебя получится.
— Я не хочу.
— Однако тебе придется. Какое-то время.
— Но зачем ты это затеяла? Почему тебе обязательно надо уезжать?
— Я никогда не хотела оказаться в инвалидной коляске… Нам нужно это обсудить.
Левин протянул Лидии носовой платок, и она высморкалась.
— Ладно, — сказал он. — В данный момент обсуждать нечего. Ничего подобного не случится.
— В твой день рождения, — сказала Лидия, когда больничный персонал готовил ее к переезду в Ист-Хэмптон, — в восемь утра позвонят, и тебе
