едет качаясь как палкаОпрокидывается и виситА газета слетев с катафалкаСыпью тоненьких букв мороситПлоский город вскипает как рыбаБьёт хвостом порываясь к водеИ кивает стеклянная диваНа его небольшой бородеПушки хлопают тихо как двериВходит смерть ноги трёт о ковёрИ взлетает усатая периКак под горку безмозглый тапёрПотому что лихое всё зельеВозвращается навзничь насквозьИ луна отвертев новосельеПрочь выбрасывается как пьяный гость
110.
Белоснежные дни одинокиГустопсовые сны хорошиКак индеец на ОринокеЯ раскланиваюсь и пью ВишиШум шагов заставляет проснутьсяЗаморгать и опять заснутьНизким голосом дева смеётсяУезжая в недальний путь
111.
«Мне ль реабилитировать себя…». Черновик
Мне ль реабилитировать себяЗа преступленье в коем все повинныКто улетал на небо бытияЧтоб воинскую избежать повинностьСпохватываюсь я. Спеша пишуС зловещими названьями запискиСлегка дымлю потом в петле вишуПотом встречаю деву с лёгким пискомНад Евою тружусь щипя власыПод девою во мгле в земле гуляюИль ухожу на самые басыПотом воркую или тихо лаюНагое безобразие стиховВоспринимаешь ты как бы одетымИ мнишь о странность тамошних духовА мы пускаем газы бздим квартетомСлегка кивает пальцем и лунаСлетает на него как хитрый голубьПотом на сук садится задом голымТы снизу мнишь она лицом бледнаТак сообщниками окружены в природеПоэты длят свой синий онанизмКак фельдшера еловые при ротеЧто даже не умеют ставить клизм
112.
Луна богов луна богиня смертиВокруг луны кружит корабль мойВ окно смеются завитые чертиНа дне души горит душа зимойЛуна во всём она горит во взглядеЯ предан ей я стал луною самИ фиолетовой рукой богиня гладитМеня во сне по жёстким волосам
113.
1К известной музыкальной фразеПодошёл человек не сразуОн сперва подошёл к невестеИ отправился с нею вместе2Было странно с моей стороныНичего не спросить у луныЛунных звуков[38] не звать у столаВ тихий час восходящего зла3Хитро пала на руки твоиПодозрительная тишина4Как медаль на шее у поэтаКак миндаль на дереве во ртуБелое расстёгнутое летоПоднималось на гору в поту5Летит луна бесшумно по полямЗаглядывает в окна бесполезноДуша разорванная пополамТанцует сонно сухо и бесслезно
114.
Никуда не уйти от страданьяНету выхода выхода нетКак в заложенном наглухо зданьеХодишь ты одиночка-атлетБесконечно растёт возмущеньеИ опять убывает как светИ уже не мечтает о мщеньеОпрокинутый в вечер атлетКучеряво ерошится словомИли просто умильно молчитВ восхищенье и в галстуке новомВ грубой музыке улицы спитИ опять поднимается мореПо ступеням как малый с письмомА гитара взревает “amore”И плывёт на закат кверху дном1926
115.
Не рассуждал велосипед пургиСлегка кружился по аэродромуКак будто он к бессрочной каторгеПрикован был и убегал с ядромКакая честь стоять глотая снегВ усиленном питании нуждаясьЛетят солдаты белые извнеИ умирают здесь нагромождаясь
116.
Тот иностранец был суров и веселОн был левша он был такой как яКоторый прав который нос повесилНа перекрёстном древе бытия1926
«Тот иностранец был суров и весел…» и «Звезда упала в колодезь без дна…». Черновики
117.
Божественный огонь строптивый коньНесёт меня с могуществом поносаА вы глядите дева из оконНе видя дале розового носаИ вместе с тем прикован я ко вамТак стрелка ищет полюс безучастныйИль по земле летит стремглав кавунЧтоб о него разбиться мяздрой краснойЧто может быть несчастнее любвиКо вам ко вам о каменные бабыЧьи пальцы слаще мёда иль халвыЧьи глазки распрекрасны как арабы
118.
Отцы об стенку ударялись лбамиРаботали ходили на врагаА мы живём как педерасты в банеХихикая и кашляя слегкаОни трясли красивые оковыИ мыли стёкла кровию в домуА я умею только строить ковыИ рассуждать как Иегова в дымуНачто тогда ты жил творянин ЛенинИ кровь пролил и класс переменилКогда садясь как дева на колениПотомок твой мешает он был милДа проклят будь тот счастливый холуйКто мирно ест пунцовую халвуИ говорит военный труд оконченПоджаривайся жизнь круглясь как [мягкий пончик]Актёр упал но роль ещё живётОна о новом теле вопиётНегромкими но страшными словамиЕщё молчит непробуждённый мирВсегдашно сторожим златыми львамиИ тихо над пустыми головамиСмеётся опрокинутый кумир.1926
119. Профессиональные стансы
А. Минчину
На вешалке висит печаль и счастье,Пустой цилиндр и полное пальто.Внизу сидит без всякого участьяШвейцар и автор, зритель и не то.Танцуют гости за перегородкой.Шумит рояль, как пароход, как лёд,И слышится короткий рёв, короткий,Сон музыканта, обморок, отлёт.Застигнутые нотами робеют,Хотят уйти, но вертятся, растут.Молчат в сердцах, то фыркают, слабея.Гогочут: Раз мы в мире, ах, раз тут.И в белом море потолков, плафоновОни пускают дым шикарных душ.Заводят дочь, стихи и граммофоны.В пальто и в университет идут под душ.Потом издавши жизнеописаньеОни пытаются продать его комплект.Садятся в сани, запрягают самиИ гордо отстраняют дым котлет.И бодро отъезжают на тот свет…В шикарной шубе, что швейцар плюгавыйИм подал за мизерный начаёк,Которую он сшил рукой легавой,Мечась страницы белой поперёк.
120. Открытое письмо
Зачем зачем всевышний судияВелел ты мне наяривать на лиреВедь я совсем совсем плохой поэтНелепый жулик или обезьянаВедь я не верю в голос из-под спудаОн есть конечно но и безопасноДля спящего на розовой перинеДля скачущего праздно на конеДля тех кто плавает или летаетВздыхая воздух или незаметноИсподтишка пуская дым табачныйГорой порой до самых башмаков(Хоть я и не поклонник гигиеныВегетарианства или шахматистовКоторые танцуют на обложкеИ падают и вечно спят смеясь)Нелепый факт на дереве нелепомНелепою рукою отрываемЯ издаю глухой и хитрый вкусКак будто сладкий и как будто горькийКак будто нежный но с слоновой кожейНо светло-синий и на самом делеПремного ядовитый натощахНо для того кто вертится как флюгер(Крикливая и жестяная птица)На вертеле пронзительнейшей верыНа медленном сомнительном огне,Я привожу счастливую во снеОна махает ровненькою ручкойИ дарит носовой платочекНадушенный духами сна и счастьяОхотного предоставленья Жизни(Как медленный удар промеж глазамиОт коего и тихо и темно)1926
121. Статья в медицинский журнал
Так жизнь спешит бесправно щуря глазТак рот танцует тихо притворяясьТак претворяясь возмущает газТак полюс улетает испаряясьВсеобщему примеру нищетыЗавидует ещё один испанецКоротким пальцем хочет задавитьСмешной гильотинировать рукойУвы не зная что совсем бесправноБеспечно беззащитно и безвольноТанцует «возмутительное счастье»«В альбом коллекционирует жуков»Увы «нэверя» верному отмщеньюДоподлинному отвращенью носаДоказанному кровообращеньюОтказанному и каждому уму.
122. Бардак на весу
Владимиру Кемецкому
À toi, ange obscène, diable pieux, profondement, indélébilement mordu par le vitriol lunaire, je dédie ce songe d’une nuit de printemps, apologie des vertus macabres – éloge des vices célestes.
Boris Poplavsky, fossoyeur amoureux de l’Ophélie de la Civilisation. Fait à Paris, capitale de la dernière sorcellerie en l’an 2026 de L’enchanteur Jésus
Таинственный пришлец не спал, подлец.Он шаркал, шаркал тонкими ногами.Он грязною душой в одном бельеЛомался беспредметно пред врагами.Варфоломеевская ночь была точь-в-точь,Точь-в-точь такой же, водною с отливом.Спала, спала убийственная ночь,Счастливейшая из всех счастливых.В тумане лунный рак метал икру,Лил желчь и длил молчание бесплатно.Потом, измыслив нэкую игру,Зашёл. И вот! во сне, в белье, халатно,На сальный мир стекает свет – светает.Уж тает ледяная ночь, уже сквозитДругая жизнь, не мёртвая, святая,Что ночью слышит, видит Вечный жид.О блядь! дневная гладь, весна ночная,Сгинь, подлежащий сон, парящий стон,Вращающаяся и ледянаяИгла весны, входящая в пальто.
«Бардак на весу»
Средь майской теплоты, где
