уже практически превратилась в тень самой себя, а мама ее начала искать психолога, случилось чудо. Люба бросила Сашу. И даже как бы немного страдала по этому поводу, потому что он был очень хороший, но просто Любе встретился другой – Илья. Курсант военного училища.
– Он тако-о-ой, – говорила Люба с придыханием, которое и должно было показать подруге, какой он.
Они шли по звонкой весенней набережной и ели мороженое. И Катя поняла, что не может сдержать слез – и разревелась. Слезы катились по лицу и падали с острого подбородка.
– Так счастлива за тебя, Любаня, – смогла сказать она обалдевшей подруге.
А дальше всё случилось быстро и странно, как в телевизионной мелодраме. Илья заканчивал училище, и маячило распределение в Бурятию. Он срочно сделал Любе предложение, она согласилась сразу же, и уже через три недели играли свадьбу. На большое шумное торжество были приглашены все из их компании, и Александр в том числе. Катя и радовалась, и ненавидела подругу за последний шанс остаться рядом с тем человеком, о котором были все ее мысли и сны.
Оказаться рядом в ЗАГСе, сесть за один столик в кафе – всё это было несложно. Даже сострадающее лицо далось Кате легко, и она внутренне удивлялась себе. Невыносимо было не притрагиваться к Саше, не пытаться взять его за руку, провести рукой по волосам. Иногда она тянулась якобы за хлебом или соком, наклонялась к нему и вдыхала аромат его волос. Голова кружилась. Дыхание сбивалось. А еще – близко сидящему Александру открывалось декольте. Не такое шикарное, как у невесты, но всё же достаточно симпатичное, с кокетливым кружевом идеального молочного оттенка. Когда начались танцы, Саша был уже прилично пьян. Катя пошла танцевать, не выпуская из виду его фигуру за столом ни на секунду, потом, когда включили медленную песню, подошла и взяла его горячую руку своими ледяными пальцами.
– Приглашаю тебя, – сказала она, наклонившись к его лицу.
Одновременно снова открылось Александру и декольте, правда, чересчур бледное, на его вкус, но он тяжело поднялся с места. Руки его были такими жаркими, что обжигали ее талию через тонкий шелк платья. Перед Катиными глазами была его шея – загорелая и мощная. Она дышала его запахом, к которому – странно приятно – примешивался запах алкоголя. И она поняла, что всё – сейчас или никогда.
– Поехали к тебе, – сказала Катя Саше, наклонив к своим губам его большую голову. В этот момент ее трясло, и она даже испугалась, что он не понял, что она сказала: язык не слушался.
Александр отстранился и посмотрел на Катю с таким невыразимым удивлением, что люби она его хотя бы чуточку меньше, она бы захотела провалиться от стыда под мраморный и скользкий пол этого кафе. Но ей было всё равно. Он впервые смотрел на нее с удивлением. Это было как торнадо, как цунами, уносившее от реальности в такие будоражащие дали, которые раньше Кате даже не представлялись.
– Почему нет, – сказал Саша, усмехнувшись.
Она прочитала это по губам. В этот момент песня закончилась, она подошла к столу и залпом выпила рюмку водки – первое спиртное за этот вечер.
Оказалось, что к нему ехать некуда. Он снимал квартиру на троих вместе с братом и другом. И они приехали в гостиницу – наследие советского гостеприимства, старое, скрипучее и пахнущее средством от тараканов. Но именно этому безликому серому зданию на окраине суждено было стать местом, где прошла лучшая ночь в Катиной жизни. Наконец смогло выплеснуться всё, что копилось целый год. Она вцепилась в этого мужчину, в его тело, прижималась так, чтобы вслепую запомнить каждый сантиметр, дышала им, извивалась и стонала, а в самом конце заплакала от счастья и блаженного опустошения. Саша не ожидал такой бури и такого натиска и вновь удивленно рассматривал ее, призрачную, сквозь плотные сумерки и пелену алкогольного тумана. Она лежала рядом хрупкая, теперь уже тихая и невесомая, настолько белокожая, что, казалось, светилась в темноте комнаты. Он смотрел, и рассеянное удивление и глубокое удовлетворение смешивались с непонятной тревогой.
Когда он встал и начал натягивать брюки, Катя сказала ему в спину, просто и буднично:
– Саша, я тебя люблю.
– Вот это ты зря вообще, – сказал тот, не обернувшись.
Но она уловила, как на секунду замер он после этих слов – значит, услышал и понял. И это подарило ей надежду.
* * *
Легче ли жить с надеждой? Нет, труднее. Надежда разъедает быстрее и неотвратимее, чем тоска. Катя съехала от мамы, сняла квартирку в соседнем с Сашей доме, написала ему СМС-сообщение с адресом и стала ждать. Каждый день, каждый миг – ждать. Высматривала в окно, надеясь увидеть, как Саша подходит хотя бы к своему дому – не к ее. Не выпускала из рук мобильник. Каждое утро проверяла, исправен ли домофон. И содержала крохотную хрущевку в идеальной чистоте на случай, если он придет.
И он пришел. В одну из осенних пятниц, глубокой ночью, пьяный. Минуту между тем мгновением, как она услышала его голос в трубке домофона, и тем, как он возник на пороге, она старалась не упасть в обморок. Целую бесконечную минуту держалась за стену, чтобы не упасть от волнения. Потом прыгнула к шкафу и успела надеть чистое белье.
Саша вошел мрачно, посмотрел с нехорошим прищуром:
– Зайду?
– Конечно, – сил не было даже улыбнуться.
Покачнувшись, он снял ботинки, подошел очень близко, дыхнул сладким перегаром:
– Останусь на ночь, только если безо всякой этой твоей любви, договорились?
Катя молча кивнула и легко расстегнула молнию на его куртке. И снова повторились блаженство и опустошение, и ощущение абсолютного счастья разливалось за грудной клеткой даже не от единения с любимым мужчиной, а от осознания, что он всё-таки пришел. Значит, можно надеяться и снова ждать.
Утром Саша похрапывал, положив на нее тяжелую руку, а она лежала без сна и смотрела, рассматривала, фотографировала взглядом. Запоминала родинки и изгибы. Говорила себе: «Мое». Чувствовала так, с каждым вздохом наполняясь этим физическим ощущением абсолютной любви, той самой, которая одна-единственная и навсегда. К тому времени, как он проснулся, на столе в кухне стояли пицца и кексы: Катя не знала, захочется Саше сладкого или мясного, поэтому испекла и то и другое. Любимый выпил два стакана воды, откусил кусок пиццы и, чмокнув ее в висок, ушел в свежее субботнее утро.
В следующую пятницу всё повторилось. И повторялось все пятницы до конца декабря. Он приходил пьяный, она молча раздевала его, они падали на ее широкий диван – и между ними происходило что-то невероятное. Эта невероятность с девушкой, которая ему даже не особо нравилась, пугала Сашу. А Катя каждый раз понимала, что «умереть от счастья» – это не фигура речи, это совершенно реальное состояние, и она удерживает себя от этой сладкой смерти только для того, чтобы дожить до следующей пятницы.
В одно из субботних утр, в тот единственный час в неделю, который они проводили при свете и разговаривая, Саша спросил:
– А ты предохраняешься, надеюсь?
– Нет. Я бесплодная, – неожиданно быстро и даже как-то трагично соврала Катя. А когда ее герой, наевшись, снова молча покинул ее, осталась сидеть на кухонной табуретке как громом пораженная. Ребенок! Вот что навсегда их свяжет! Оставит его рядом! Позволит говорить о чувствах! Ребенок!.. Как же она сама-то не додумалась…
А потом пришли новогодние праздники, все дни стали пятницами, но Саша не появился ни в одну из них. Она ждала его и в новогоднюю ночь, и каждую секунду после. Катя звонила – он не отвечал. Поздравительные сообщения проигнорировал. Безответными остались и другие, вроде бы совсем безобидные: Как дела? Как проводишь праздники? Когда придешь? Я соскучилась.
Катя понимала, что не соскучилась, а просто начинает сходить с ума. От ожидания – сообщения, звонка, стука в дверь. Она ждала его всегда – и дома, и на работе, и в гостях у мамы и даже во сне. Впрочем, спать она опять почти перестала, лишь иногда проваливалась в зыбкую дрему. Но теперь бессонница была продуктивной: забеременеть, родить, привязать, влюбить, всегда быть рядом, всегда заботиться… Забеременеть.
А потом Катя встретила Сашу в магазине. Он был с женщиной. Они смеялись и обнимались, стоя в очереди в кассу. «Как назвать это чувство?» – спросила бы себя Катя,
