class="p1">– Здравствуйте, я ваша соседка снизу. Вы нас заливаете на кухне, у вас где-то протечка, – спокойно и миролюбиво говорила женщина.
– ¿Verdad?[24]
– Что, простите?
– Правда?
– Конечно, правда. На той неделе я вашей супруге уже говорила, что у меня на потолке мокрое пятно. Она пообещала, что вызовет сантехника, уведомит владельца. Она вам ничего не говорила?
– Нет…
– Не спуститесь на минутку? Я покажу вам, где течет.
– Claro… Cinco minutes[25].
– Хорошо, я жду внизу.
Хавьер закрыл дверь, вернулся в спальню, сбросил на пол халат. Натянул джинсы прямо на голое тело.
– Mierda[26], – процедил он сквозь зубы.
Анна развеселилась. Наверно, это душ виноват, в котором они торчали целый час. Любовь оставляет следы.
– Lo sabia[27].
– О чем?
– Del piso[28].
– Так Майя тебе сказала?
– Ну да. – Он натянул футболку задом наперед и босиком пошел к дверям. – No te muevas de aquí[29].
И он тоже врет. Разумеется. Анна вернулась в ванную, поискала фен в шкафчиках под раковиной, увидела лекарства – испанские. И презервативы. Ей стало противно, и она инстинктивно задвинула ящик. Не желает она ничего знать об их жизни, ее тошнит даже от той маленькой фотки на тумбочке, где Хавьер и Майя с дочерью улыбаются в объектив. Девочке там, наверное, месяц, она на руках у матери, которую Хавьер обнимает за плечи. У нее самой есть абсолютно такой же снимок. Как, видимо, и у всех. Первый кадр, знаменующий рождение настоящей семьи. Глаза затуманены усталостью, но взгляд гордый. Все такие фотографии словно пронизаны одним и тем же настроением.
Фен оказался в корзинке, набитой расческами и заколками. Анна высушила волосы, стоя вниз головой с закрытыми глазами. Потом отправилась на кухню варить кофе. В холодильнике пачки кофе не было, и она открыла навесной шкафчик. Сплошные безглютеновые продукты: паста, крекеры, галеты, гриссини. Дом выдавал информацию. Рассказывал о привычках. Анна почувствовала, что оскверняет своим вторжением чужое пространство.
Она налила кофе в маленькую чашку и подошла к окну. В глубине комнаты увидела Габриеле: кроме него остался только один мальчик, мулат Луис. В коридоре мамаши одевали малышей. Анна посмотрела на часы: четверть второго. Аттилио опаздывает. Она сходила в спальню за сумкой, позвонила отцу, но тот не брал трубку. Притаившись у окна, словно снайпер, она продолжала вести наблюдение за коридором, входом в здание и парковкой. Вот мама Луиса вышла из машины и бежит к дверям. Она с Ямайки и всегда носит расписанные батиком цветастые балахоны.
Анна снова перевела взгляд на сына. Тот вместе с воспитательницей складывал игрушки в корзину. Надо идти за ним, – отец, вероятно, забыл. Хотя на него это не похоже, он ведь прямо-таки воплощение надежности, как швейцарские часы. Чуть подвинувшись, она заметила, что во втором ряду, почти напротив сада, припаркован синий универсал. За рулем – Мария Соле, рядом – Аттилио. Анна попятилась, продолжая наблюдать. Мария Соле, держа руку на переключателе коробки передач и глядя на дорогу перед собой, что-то говорила.
Мама Луиса тем временем уже забрала сына, а воспитательница кормила Габриеле яблоком. Аттилио не шевелился, а Мария Соле продолжала говорить. Начала жестикулировать, два раза хваталась за руль и отпускала. Анна снова позвонила Аттилио, но тот даже не поглядел на телефон, все смотрел и смотрел на Марию Соле и вдруг потянулся погладить ее, но она, очевидно не желая этого, отдернула голову, отстраняя лицо.
Аттилио вышел, и машина рванула с места. С минуту отец не двигался, уперев руки в бока и провожая взглядом удаляющийся автомобиль. Потом медленно прошел к дверям и стал подниматься по ступенькам, держась за поручень.
У Анны зазвонил мобильник. Номер был незнакомый.
– Алло?
– Анна, добрый день, это воспитательница Габриеле.
Она тоже стояла у окна, выходящего на улицу, и Габриеле рядом поглядывал на мир вокруг.
– Да, да, мой отец уже идет. Сейчас будет, через минуту! – В этот момент Аттилио преодолевал последние ступеньки. – Простите, пожалуйста, что он немного опоздал.
– Ничего страшного, – произнесла воспитательница, когда Аттилио открыл входную дверь. – А, вот он пришел! – обернулась она, и Габриеле спокойно пошел навстречу дедушке.
– Простите еще раз, – пискнула Анна в трубку.
– До свидания.
Отец поздоровался с воспитательницей, крепко поцеловал внука. В коридоре подал ему пуховик, потом шарф, но одеться не помог. Анна изумилась, глядя, как сын, хоть и неуклюже, натягивает куртку: он, оказывается, может одеться сам! А ведь с ней Аттилио поступал точно так же – чуть ли не с младенчества перестал помогать одеваться, потому что ценил самостоятельность.
Они медленно спустились по лестнице, дед перед внуком, Габриеле спокойно подстраивался под его шаг. Дети умеют приспосабливаться, прекрасно ощущая пределы взрослых: у них звериное чутье. На тротуаре Аттилио сначала поглядел направо, потом налево, словно пытаясь решить, в какую сторону пойти. Анна снова набрала его номер.
– Папа?
– Милая, извини, только сейчас увидел твои звонки.
– Ты где?
– Почти дома уже, с Габриеле.
Почти правда – отец жил в пяти минутах ходьбы от сада.
– Мы гуляем, – продолжал отец.
– Но сегодня очень холодно!
– Холод закаляет дух.
– Конечно, но…
– Тут солнце, Анна.
Высокое, круглое солнце, прямо как в ее сне. Этакий раскаленный добела теннисный мяч. Аттилио двинулся в сторону, противоположную от дома.
– Мы, наверное, съедим по пасте у Альфредо.
– Наверное?
– Обязательно съедим, дорогая, не волнуйся.
Он закончил разговор с дочерью и зашагал рядом с внуком, поручив ему нести пакет c полдником. Анна смотрела им вслед, гадая, почему Мария Соле подвозила отца и выглядела такой сердитой, а он – таким заботливым и любящим. Быть может, выходя из клиники, он попросил его подбросить, однако их отношения казались слишком уж фамильярными. Без всякой дистанции.
– Inundamos la casa![30]
Хавьер застал ее врасплох; вернулся, все так же босиком, и прервал ее размышления. Она всплеснула руками:
– Господи, ты меня напугал!
– Todo está mojado![31]
Джинсы закатаны до колен, волосы не просохли, густые кудри упали на лоб. Улыбается – как и всегда: у него настоящий талант быть радостным, талант встречать неизвестность безмятежно и легко. То, что он иностранец, несколько сбивало с толку: меньше было критериев для оценки. Но Анна чувствовала, что в нем есть что-то ясное, искреннее.
– Hay un centímetro de agua, increíble![32]
– Ничего себе.
Хавьер подошел и как кот потерся лицом о ее плечо:
– Ehi, ¿qué pasa?[33]
– Ничего, а что?
– Cierra los ojos[34].
Анна закрыла глаза, и Хавьер положил руки ей на плечи.
– Piensa en algo hermoso[35].
– Не поняла.
– Подумай о прекрасном. Помечтай.
Аттилио сказал
