праздник
Свинью в Горенду принесли как раз во-время. В этот день Мукаю, брату Туя, привели невесту из Гумбу.
Все жители Горенду — и мужчины и женщины — ждали ее у дверей своих хижин.
Невеста шла, опершись на плечи двух девочек и низко-низко наклонив голову. Вся она с головы до ног была вымазана красной краской «суру». На лице, от уха до уха, белели три линии, нарисованные известью. На голове невесты и ее подружек мерно, в такт шагам, покачивались большие сумки — гуны. Дойдя до хижины жениха, девушка остановилась. Никто не говорил ни слова. Не слышалось ни песен, ни музыки. Медленно поднявшись со своего места, к невесте подошел самый старший из жителей Горенду и, пробормотав несколько слов, положил на ее гун новый передник, искусно сплетенный из травы и листьев. За ним подошел Туй с новым топором. За Туем стали подходить и другие. Подарки складывали уже на землю. Подарки росли и становились горою. Здесь были и копья, и плащи, и передники, и ожерелья. Невеста смотрела в землю и дрожала всем телом.
Маклай стоял в толпе папуасов и жадно рассматривал происходящее. Ему очень хотелось зарисовать в свой альбом и размалеванную невесту, и гору подарков, и озабоченных подружек. Но рисовать он не стал. Он уже знал, что папуасы боятся этого. Им кажется, что нарисованный должен непременно умереть, и даже Маклаю они не позволяют делать этого.
— Хорошие подарки, — сказал Маклаю знакомый голос.
Маклай обернулся. Рядом с ним стоял Саул — молодой папуас, отец Маши.
— Я тоже положил ей хороший донган. У нее теперь много донганов. Пять, и еще пять, и еще пять, и еще пять.
— Да зачем ей столько донганов? Здесь же хватит на целую деревню. И донганов, и табиров, и ожерелий, и плащей.
Саул удивленно посмотрел на Маклая.
— Все люди из Гумбу получат подарки. Это для всех людей из Гумбу. Когда моя Маш-ша будет такая же большая, ее тоже уведут в другую деревню, и я тоже получу за нее и новый плащ, и новое копье, и новый табир. И я, и Туй, и Марамай, и Лялу — и каждый человек из Горенду. Надо, чтобы каждому было хорошо от Маш-ши.
— Подожди! При чем же здесь Туй? Маш-ша ведь твоя дочка, а не Туя!
Саул засмеялся и покачал головой.
— Разве Туй не дает мне мяса, когда я хочу есть? Разве Марамай не собирает вместе со мной кокосов? Когда моя женщина Ло лежит больная, разве я не беру у Лялу и цыновки, и плащ, и вареные бананы? Если меня ужалит змея, или ударит дерево, или болезнь войдет в мой живот, разве меня не положат в буамрамру, и вся Горенду разве не будет кормить меня? Зачем же ты спрашиваешь меня, Маклай? Ты, верно, смеешься надо мной. Ты — человек с луны, ты сам знаешь все это.
— Я тоже хочу принести ей хороший подарок, — решительно заявил вдруг Маклай. — Я сейчас пойду за подарком.
— Иди и приходи скорей! — согласился Саул. — Сейчас мы будем петь, и плясать, и бить в барабан, и есть вкусную «инги». Скорей приходи, Маклай!
— Сейчас! Я вернусь сейчас же!
И Маклай быстро зашагал по тропинке к себе — к хижине.
Последний подарок
Ульсон сидел на ступеньках и, не мигая, смотрел прямо перед собой. Даже шаги Маклая не заставили его переменить положения.
— Что с вами, Ульсон? У вас опять лихорадка? Я принес вам мяса. Мы убили дикую свинью, и мне дали большой кусок для вас. Отчего вы сидите и молчите?
— Тише! — сказал Ульсон. — Слышите голоса?
Маклай прислушался. С земли, из травы, из листвы, как всегда, поднимался немолчный звон цикад и кузнечиков. Как всегда, шумел в кустах быстрый ручей. Как всегда, с криком перелетали птицы с ветки на ветку.
— Вы ошибаетесь, Ульсон. Здесь нет никого.
Ульсон посмотрел мутными глазами на Маклая.
— Я слышу голоса, — упрямо повторил он. — Кто-то зовет меня: «Ульсон! Ульсон!» И потом еще раз: «Ульсон!» И так целый день.
— Это лихорадка, — сказал Маклай.
— У меня сейчас нет лихорадки.
— И это — одиночество. Почему вы сидите весь день один дома? Почему вы не пойдете в Горенду, к людям?
— К папуасам? — презрительно протянул Ульсон.
— Да, к папуасам. К людям. Пойдемте сейчас. У них праздник. Я пришел за подарком невесте.
Ульсон с трудом поднялся и, держась за перила, вскарабкался наверх.
— Плевать я хочу на ваших папуасов! — злобно сказал он. — Я бы хотел, чтобы они провалились вместе с этим островом, и с этой хижиной, и с этими комарами, и вместе с вами, господин путешественник!
— У вас истерика, Ульсон, — холодно сказал Маклай. — Дикари папуасы держат себя с бóльшим достоинством! Впрочем, не будем разговаривать об этом. Возьмите мясо. К вечеру я принесу вам каких-нибудь плодов и орехов.
Присев на корточки, Маклай торопливо открыл свой чемодан. Что же он подарит невесте? Ни бус, ни гвоздей, ни карманных зеркалец, ни перочинных ножей у него больше не было. Он давно уже раздарил все свои запасы. Последнее время ему нечем было даже отдаривать папуасов за их постоянные приношения, за бананы и таро. Правда, папуасы не сердились на него за это, но сегодня ему хотелось быть особенно щедрым.
— Ульсон! — крикнул он. — Нет ли у вас еще где-нибудь хоть кусочка лишней материи?
— У нас нет ничего! — сердито ответил Ульсон. — Ни материи, ни муки, ни соли, ни сахару.
Маклай пожал плечами. Он вывернул все содержимое чемодана на пол и с лихорадочной быстротой стал перебрасывать свои вещи. Подтяжки? Нет, это не годится! Записная книжка? Последнее письмо профессора Бэра? Не нужно! Рваные носки — ни к чему. Зубная паста? Ну, этим не обрадуешь папуасскую невесту! На самом дне чемодана, смятая в комочек, приютилась последняя запасная рубашка Маклая. Вот над этим стоит подумать. Правда, это уже последняя рубаха. Та, что на плечах, скоро откажется служить. Но на этой, запасной, такие красивые полоски и перламутровые пуговки! Папуасской девушке она, конечно, понравится. Жаль, что у этой рубахи тоже проношен рукав: на правом локте — прореха. Но этой беде можно помочь.
— Ульсон, где иголка и нитки?
— Не знаю, — хмуро отвечает Ульсон из своего угла.
Маклай шарит в ящике. Иголка и нитки найдены. Присев на табуретку, Маклай неискусными стежками зашивает дыру.
Отлично! Подарок понравится всей деревне! Такая красивая, такая широкая рубаха! И такие замечательные пуговки!
Ульсон неодобрительно смотрит на Маклая.
— Последнюю рубашку уносите?
