– я себя чувствовал так, словно проснулся с жуткого бодуна. И хотя ни разу спиртного в рот не брал, мне почему-то казалось, что напившиеся люди по утрам ощущают себя точно так же.
– Ну как! Ехали мы себе спокойно, вдруг ты – БАЦ! – и свалился. Секунд десять в отключке был, а потом стал в себя приходить. Сейчас-то как себя чувствуешь? – участливо поинтересовался Петр Данилыч.
– Да ничего вроде. Вот только голова немного кружится и подташнивает.
– Это ничего, это пройдет. Обычные симптомы после обмороков. И часто у тебя так?
Я наморщил лоб, вспоминая.
– Да вроде в первый раз. Я, Петр Данилыч, кое–что видел, ну, когда в отключке–то был.
И поведал им свое видение. Послушать меня подтянулись также Сухарь, Пакля и Остап.
– Что–то мне подсказывает, что увиденное Олегом есть не что иное, как вещий сон, если это можно так назвать, – хмуро сказал Остап.
– То есть ты считаешь, что неспроста ему эти три мужика привиделись? – уточнил Сухарь.
– Точно. Олег, ты говоришь, что не видел их раньше, так?
Я утвердительно кивнул.
– Следовательно, скорее всего, ты повстречаешь эту троицу в будущем. И очень может быть, они сыграют в твоей судьбе немаловажную роль. И, как знать, возможно, они повлияют на судьбы других людей.
– Ой, вы посмотрите на него, провидец хренов! Тебе только платочка на голову да шарика хрустального не хватает, а так ну вылитая гадалка, – залился смехом Пакля. Мне слова Остапа тоже показались немного бредовыми, но смеяться мне почему–то совсем не хотелось.
– Помяните мое слово, неспроста это видение.
– А ты случайно по руке гадать не умеешь? Ну-ка, скажи, какая у меня линия жизни, а? – Пакля протянул Остапу руку ладонью кверху и в упор уставился на него.
Остап отвернулся. Затем бросил беглый взгляд на ладонь Пакли, и мне вдруг на секунду показалось, что в его глазах мелькнул страх.
– Я не умею, – сказал он.
– Странно, я думал, все гадалки умеют это делать, – Пакля снова прыснул.
– Шутник, твою за ногу! – проворчал Петр Данилыч. – Залезайте все в дрезину, мы и так от графика уже отбились.
* * *
Подъезжая к «Достоевской», мы замедлили движение наших дрезин до минимума. Так и не выехав из туннеля, выбрались из транспортных средств и медленно и аккуратно, стараясь не шуметь, прошли к эскалаторам, которые вели на станцию «Владимирская».
Петр Данилыч остановил нас всех и указал на меня и Остапа. Жестами показал, что нам вдвоем надо подняться наверх и убить охранников.
– Понял, – одними губами сказал я и стал забираться по ступенькам эскалатора. Остап поднимался за мной.
Уже на полпути мною были услышаны голоса. Их было двое: один низкий и глухой, а другой, в противоположность первому, высокий и писклявый. О чем разговаривали «красные» (а это были, несомненно, они), при большом желании можно было услышать, да только мне, по большому счету, никакого дела до этого не было. Поднявшись еще на несколько ступенек вверх, я взял мой, до этого висящий на спине, автомат и перевел его в режим одиночной стрельбы.
Досчитав про себя до пяти, резко встал на ноги и осмотрелся. Одной секунды мне хватило за глаза и за уши. Встав во второй раз, я уже знал, куда стрелять. Я почему–то был полностью уверен, что выпущенные мною пули найдут свою цель. И не ошибся.
Один из «красных» уже лежал навзничь с аккуратненькой дыркой во лбу, из которой тонкой струйкой стекала на пол кровь. Со вторым вышло не все так гладко. Пуля попала ему в живот, и он пока еще был жив, хотя, судя по выражению его лица, это не продлится долго. «Красный» хотел что-то сказать, или крикнуть – наверное, позвать на помощь, – но пока из его рта вырывались только слабые стоны и хрипы. И пока в нем еще теплится жизнь, он может сорвать нашу даже не успевшую начаться операцию.
Уже прицелившись, чтобы убить «красного» наверняка, я собрался было нажать на спусковой крючок, как почувствовал рядом с собой движение. Это подтянулся Остап. Увидев плод моих стараний, он с укором посмотрел на меня, словно говоря: «Что ж ты мне ничего не оставил?»
Тогда я предложил ему самому облегчить страдания «красного». Остап согласно кивнул, поднялся на ноги и подошел к раненному, на ходу снимая автомат со спины. Выстрел в упор немного заглушил звук вылетающей из ствола пули.
Наша работа была выполнена.
Сигнализировав об этом бригаде подрывников, мы, стоя на стороже, стали ждать, когда они поднимутся. В любую секунду могли появиться еще «красные», которые наверняка могли слышать выстрелы.
Вдруг совершенно неожиданно у первого убитого мной сегодня человека «ожила» рация. Из динамика был отчетливо слышан голос:
– Кондор, как обстановка? Я слышал звуки выстрелов. Что происходит?
Вот черт, этого еще не хватало. Сейчас ведь поймут, что что–то нечисто, если этот Кондор не ответит.
– Кондор, ответь! Кондор! Кондор! – продолжала надрываться рация.
Всего секунда ушла у меня на раздумья. Я снял прикрепленную к поясу трупа рацию, нажал на кнопку ответа, и, постаравшись сымитировать голос Кондора, сказал:
– Все нормально.
– Нормально? Но я слышал выстрелы…
Так, и что мне ему ответить? Что, мол, здесь была огромная толпа подземных карликов с пулеметами, неожиданно вырвавшихся наружу из самых недр земли. Или сказать все начистоту? Что приходили «оранжевые» и перебили охрану, а я вовсе не Кондор, а Олег Бурляев. Ни тот, ни другой вариант не годился. Поэтому я ответил следующее, очень надеясь, что за то время, пока я буду говорить, поднимающаяся команда Петра Данилыча не издаст никаких лишних звуков.
– Выстрелы? Какие выстрелы? Не было никаких выстрелов.
– Но…
– Быть может, это помехи или… может выстрелы были у вас?
На том конце замолкли. Причем надолго. Я словно задал своему невидимому собеседнику какой-то сложный вопрос, который погрузил его. Наконец он недовольно буркнул в рацию:
– Ладно, отбой!
Больше я его не слышал, что не могло не радовать.
Как оказалось, у второго убитого в кармане тоже лежал рация – немыслимая
