И тогда он громко сказал об этих красных рваных ранах – то ли для того, чтобы услышать, как это будет звучать, то ли обращаясь к другим:
– Да ее вроде высекли!
И повторил это. Медленно и тихо:
– Ее высекли. От затылка до копчика. До мяса…
Квартира была и впрямь красивая, ему очень понравилось. Гладкий паркет, цветы в горшках в каждой комнате, высокие потолки – в таком доме должен царить мир и покой. Эверт Гренс сидел за столом в кухне на одном из легких пластиковых стульев. Вместе со Свеном Сундквистом и двумя криминалистами они обыскали всю квартиру в поисках ответов на вопросы: кем была женщина, которую подруга называла Лидией Граяускас, и кем была сама эта подруга, которая представилась как Алена Слюсарева, и кем был Дима Шмаровоз, что размахивал тут своим диппаспортом?
Обе, и избитая Граяускас, и ее подруга Слюсарева, как он понял, были проститутками с того берега Балтийского моря. Он и раньше встречал таких. Всегда одна история: молодые нищие девчонки, которым запудрили мозги. В один прекрасный день в их родной деревне появлялись люди, сулившие им золотые горы: работу, благосостояние. Их снабжали фальшивыми паспортами. И в тот самый миг, когда они брали этот паспорт в руки, они превращались из полных надежд подростков в падших женщин. Фальшивый паспорт стоил дорого, так что получали они его в долг. А долг надо было отрабатывать. Тем из них, что посмели отказаться, быстренько объясняли что к чему: они узнавали на собственной шкуре, что такое зверские побои. Их насиловали так, что промежность кровоточила, приставляли к виску пистолет: «Защелкни пасть, сука! Должок-то за ксиву и билет будешь отрабатывать, а не то я тебе еще вдую!» Он потом продал их. Тот парень, что бил, насиловал и тыкал пистолетом в висок, – продал. По три тысячи евро за каждую из девочек, которые переехали с востока на запад и теперь прилежно стонали, когда очередной клиент входил в них.
Эверт Гренс вздохнул, взглянул на Свена Сундквиста, который зашел в кухню доложить о результатах обыска в очередной комнате:
– Там тоже ни хрена нету. Никаких личных вещей, ничего.
Несколько пар туфель, платья, целый ворох белья, естественно, флаконы с духами, пакетики с разными там румянами, коробка презервативов, дилдо и наручники. И больше ничего. Во всей квартире не было найдено ничего, что давало бы хоть какую-то информацию, кроме как о древнейшей из всех профессий.
Эверт недовольно хлопнул в ладоши:
– Детки в клетке. Детки без лица.
У девочек не было ни документов, ни разрешения на работу – как будто и их самих не существовало на свете. Ползали, не дыша, по квартире на седьмом этаже, запертой на электронный замок, в городе, так не похожем на их родную деревню.
– Эверт, а сколько их в нашем городе?
– А на сколько спрос есть. Рынок.
Эверт Гренс снова вздохнул, наклонился и провел пальцем по стене. Там была кровь: сутенер хлестал свою жертву именно здесь. На обоях в цветочек алели капли крови, и даже потолок почти весь был забрызган. Он чувствовал себя чертовски уставшим. Хотел напрячь голосовые связки и выговорить громко и четко, но смог лишь прошептать:
– Она нелегалка. Ей нужна будет охрана.
– Ее сейчас оперируют.
– Потом. В палате.
– Тогда, значит, через два часа. В больнице сказали, что понадобится пара часов.
– Распорядишься, Свен? Охрану. Я не хочу, чтоб она исчезла.
Во дворе дома с красивым фасадом было тихо и пусто.
Эверт Гренс обернулся на окна – тоже пустые, похожие одно на другое своими шторами и цветочными горшками на подоконниках.
Он почувствовал, как его охватила апатия.
Избитая женщина и сутенер в блестящем костюме, и Бенгт, и его коллеги, которые целый час ждали снаружи, пока она там валялась без сознания, истекая кровью.
Он попробовал сбросить все это с себя, но как? Как это сделать? Этому еще никто не научился.
Он замерз.
В половине одиннадцатого утра Йохум Ланг завтракал в буфете ресторана «Ульриксдаль». Так поступали реальные пацаны: собирались за столами, покрытыми крахмальными скатертями, роскошно жрали и лишь потом перетирали дела.
Они завернули сюда по дороге на важную встречу, проехав через всю северную часть города.
Еще кусочек омлета, затем чашка хорошего кофе и в конце – зубочистка с мятным вкусом.
Ланг заглянул в обеденный зал. Белые скатерти, серебряные столовые приборы и какие-то люди – конференция. Нарумяненные женщины прикуривали сигареты, мужчины сидели рядом и пили кофе. Он усмехнулся: ждут чего-то, заседают… Сам он никогда не принимал участия ни в чем подобном и этих игрищ не понимал.
– О чем хотел поговорить?
Они со Слободаном не разговаривали с того самого момента, когда Ланг сел в его блестящий автомобиль с кожаными сиденьями, который ждал его у ворот тюрьмы Сел и выкинул билет на поезд в окно.
Сейчас они выжидающе смотрели друг на друга, сидя по разные стороны пустого и красивого стола в дорогом ресторане в десяти минутах езды от центра Стокгольма.
– Мио просил.
Йохум молчал: большая выбритая голова, приобретенный в солярии загар, шрам, который от губ полз высоко по щеке, все там же.
Слободан подался вперед:
– Он хочет, чтобы ты разобрался с тем парнем, что толкал наш товар, да намешал его со стиральным порошком.
Йохум Ланг по-прежнему выжидал. Не произнес ни слова. Пока не зазвонил мобильный Слободана. Тогда Ланг откинулся и произнес:
– Ты разговариваешь со мной. Остальные свои гребаные делишки прибереги на потом.
Пару секунд он сверлил глазами Слободана.
Тот отдернул руку от телефона, как будто она была на дистанционном управлении.
– Он толкнул дерьмо, я же сказал. И к тому же племяннице самого Мио.
Йохум взял солонку и катанул ее так, что она слетела со стола и покатилась по полу аж до самого окна.
– Мирья?
Слободан кивнул:
– Да.
– Мио раньше-то о ней, правда, никогда особо не заботился. Так, проблядушка мелкая.
Музычка из динамика, который висел над ними. Нарумяненные женщины рассмеялись и прикурили очередные сигареты, мужчины расстегнули воротники рубашек и спрятали обручальные кольца в карманы.
– Мне кажется, ты с ним знаком, с парнишкой-то этим.
– Давай-ка к делу.
– Со стиральным порошком намешал! А товар наш, сечешь теперь?
Он начал повышать голос:
– Мне это не нравится! Мио это не нравится! Чертов нарик!
Йохум откинулся назад, ничего не ответив. Лицо Слободана налилось краской:
