и видит: сидит в яме кошка на задних лапках и войсками своими командует. А кроты и мыши навытяжку перед ней стоят.
Говорит кошка:
— Все ли собрались? Кого на перекличке нет?
А кроты и мыши отвечают ей:
— Нет, матушка-государыня, не все, не все! Нету еще хромого писаря.
— Да где ж он?
— А вон, матушка, идет-ковыляет, за другими не поспевает.
Тут подходит хромой писарь — серая шкурка, длинный хвост. Мала мыша, да повадка хороша.
Бегает не скоро, смекает споро.
— Ты что, хромой черт? Где пропадал?
— Матушка-государыня, не гневайся! Как ходил я на белый свет, да как ударила меня та старуха проклятая поленом по ноге, так и стал я хромцом-тихоходом. Не угнаться мне за братьями-сестрицами.
— А помнишь ли ты дорогу на белый свет?
— Помню, матушка-государыня, помню. Как не помнить!
— Ну, так поди вперед, показывай путь. А мы все за тобой.
Махнула кошка лапкой, и пошло в поход войско мышиное, полки кротовые. Идут-идут, дорогу Ване расчищают. Сперва стоймя шли, потом пошли на коленках, потом — четвероного, потом — ползком поползли.
Землю кусали, пылью дышали — еле на белый свет выбились, Ваню вытащили.
А как вышли на белый свет, хромой писарь и говорит:
— Эта старуха, Ваня, что у тебя зеркало отняла, она и меня сильно обидела — ногу мне перебила. Пойдемте-ка да украдем у ней зеркало. Ты оставайся, Ваня, здесь, жди-поджидай, грибы собирай, а мы и без тебя управимся. Эй, вы, кошка-собака, за мной.
Ждет Ваня — поджидает, грибы собирает, а те трое под дверью у старухи сидят, совет держат. Мышонок и говорит:
— Ты, кошка, у ей в головах сядь. Ты, собака, под изголовьем стань, а я к ней на грудь заберусь и стану под носом хвостом водить. Она чихнет, да и отдерет голову от подушки. Тут уж ты, кошка, не зевай! Я знаю — зеркало у ней под подушкой лежит. Ты его хватай да собаке подавай. А собака пущай из дому утащит.
Сказано — и сделано.
Пробрались они в дом — мышка в щелку пролезла, кошка — в окошко. Пролезли и отворили дверь — собаку впустили. Собака у кровати стала, кошка в изголовье села, мышка на одеяло всползла. А знахарка-то спит — ничего не знает.
Подобрался мышонок к ей поближе, сел на грудь, давай под носом у старухи хвостишком водить — туды-сюды, туды-сюды!.. И не захочешь да чихнешь!
Чихнула старуха и отодрала голову от подушки… Не успела затылок отпустить, а уж кошка схватила зеркало и собаке подала. А собака со всех ног — скок на порог, да из комнаты, да с крыльца, да по двору, да по дороге — и принесла зеркало Ване.
Взял его Ваня в руки, погляделся в него и говорит:
— Ах, зеркало, зеркало! Как же ты меня оставило?
А зеркало ему отвечает:
— Такая уж у меня, Ваня, судьба. Не в твоих руках было, не тебе и служило. Смотри же, крепче меня держи. С глаз не спускай, из рук не выпускай!
— Нет, уж теперь не выпущу, — Ваня говорит. — А ты, зеркало мое, зеркало, перенеси меня опять на край моря, где камень лежит, где море шумит. И товарищей моих верных прихвати — кошку-подружку, собаку-дружка.
Не успели оглянуться, а уж зеркало их перенесло… Ходит Ваня по берегу, не наглядится, не надышится. Вот хорошо-то: домой воротился!
— Зеркало, зеркало! Построй мне дворец всем дворцам на образец!
И встал на берегу дворец. И нигде на свете такого дворца нет, да, может, и не было.
Погулял Ваня по комнатам, полюбовался.
— Зеркало, зеркало, принеси ко мне японского царя дочку!
А она будто здесь и была.
— Ну, — говорит ей Ваня, — больше не бывать тебе в царстве японском. Так ты и знай.
А царевна отвечает:
— Да я и сама туда больше не хочу. Насиделась в башне-то. Я и батюшке так напишу: «Остаюсь при своем Иване».
Получил царь японский письмецо, пишет ответ:
«Коли уж поженились — делать нечего: не разженишь. Приезжайте в таком разе в нашей столице жить».
А Ваня и сам не поехал, и жену не пустил.
«Коли хотите, — отвечает, — милости просим сюда, до нашего порога, к нашему пирогу. А нам и дома хорошо».
Обиделся японский царь да и открыл Рассее войну.
Чудо-чудное
Жили старик со старухой. Вот старуха и говорит:
— Старик! Пустил бы ты морду в реку — не попадет ли какая рыбинка.
— Отчего не пустить? Можно.
Наутро, чуть только колокол к заутрене, побежал старик к морде. Смотрит, попала щука большая-пребольшая. Старик и обрадел.
— Нам со старухой завтра на обед да на ужин хороша еда будет.
Взял щуку, очистил и говорит:
— Вот, старуха, голову — на латку, а хвост — на другую, а середку — в рыбник.
Она все сделала, как хозяин велел.
Воротился старик от обедни и говорит:
— Ну, старуха, давай обедать. Неси латку с головой.
Старуха принесла. Старик побрел ложкой, раз глотнул, другой зачерпнул — одна уха, а рыбы нет. Что за притча?
— Старуха, слышь, старуха? А рыба-то где ж?
— А не знаю, — говорит старуха, — я не выбирала.
— Ну, тащи другую латку с хвостом. Неужели ж и хвост пропал?
Старуха и другую латку притащила. Смотрят: и хвоста нет.
— Ну, старуха, неси уж и рыбник. Поглядим, чего сталось.
Она скорей рыбник на стол. Разломала корку — середки нет. Ушла щука.
Делать нечего. Старик корки пожевал, ушицы похлебал, а рыбы-то и не видел — какова была.
Обтер он усы-бороду, богу помолился и говорит:
— Пойду-ка я, старуха, на люди — рассказывать, како́ чудо у нас случилось. Это слыханное ли дело, чтобы вареная щука из латки ушла? А уж из рыбника, из-под аржаной корки, — такого дива и на веках не бывало!
Старуха говорит:
— Ступай, батюшка, ступай! Расскажи!
Вот пришел он то ли в Беричиво, то ли в Маркомусы, — глядит, — тоже старик со старухой сидят, обедают.
— Хлеб да соль, люди добрые!
— И тебе хлеба кушать, добрый человек. Заходи с дороги.
Сидят за столом, обедают — тут хозяева, тут гость, старик и рассказал про щуку-то.
— Вот, —
