Что настоящий человек, каких бы убеждений он ни был, никогда не станет ни подлецом, ни предателем. Сегодня я видел Казакова.
— Живого Казакова? Это же потрясающе! Он узнал вас?
— Нет. Да я и не стал напоминать ему о себе. Просто поговорили по-стариковски, пофилософствовали. Он стал учителем, только фамилию переменил. Не знаю уж почему… Сейчас на пенсии. Переехал сюда поправлять здоровье. Член добровольного общества «Рыболов-спортсмен». Меня он не узнал. Я для него тогда, в двадцать четвертом, был никто. Так, фрагмент, нюанс. Один из тысячи. Мальчишка. А я его узнал сразу. Не назвался. Во-первых, было стыдно за все годы подозрений, а во-вторых, не всегда удобно напоминать человеку о прошлом, которого он сам, вероятно, боится или стыдится. Если он сам с ним порвал так окончательно, что даже фамилию и имя сменил. Теперь он — Донской Владимир Михайлович. Я на всякий случай узнал в паспортном столе. Знаешь, самому стыдно, но ничего не поделаешь, столько лет подозревать… Я уж чтоб сразу снять все подозрения, чтобы реабилитировать полностью… Все, что он говорил, все — правда. Честный, добрый человек. Как гора с плеч.
* * *
Возвращался домой Кузьма уже под утро. Над аккуратными белыми домиками городка светилось небо, разъедаемое сиреневым рассветом. На одном из пустынных перекрестков три кошки справляли тризну по сизому голубю. Один кот сидел рядом и облизывал окровавленные лапы. Спать Кузьме уже не хотелось. Дойдя до своей улицы, он подумал, что заходить на квартиру, пожалуй, не стоит. Незачем беспокоить хозяйку, раз уж спать некогда. Он постоял около своей калитки и повернул назад. Прошел на набережную. Сел на скамью, сырую от утреннего тумана и от близости моря.
С Меньшиковым они договорились о том, что Кузьма постарается сойтись с этими ребятами. Бумажник придется отдать. Нужно попроситься в долю. Рудакова решили ввести в курс дела. Как помощник на станции он был бы очень полезен. К тому же Рудаков начинал догадываться о настоящей профессии своего приятеля, во всяком случае, подозревал его…
Кузьма убедился, что к угону катера Рудаков не имеет никакого отношения.
Глава шестая
Будем заниматься станцией, — сказал про себя Кузьма и посмотрел вдоль берега на спасалку. Здание ее, чуть отстоящее от порта, со спущенным флагом и одинокими флюгерами, казалось старой посудиной на корабельном кладбище.
«Нужно будет отвести. Рудакова к Меньшикову, — думал Кузьма. — Интересно, Филипп Степанович уже лег?» Кузьма отыскал телефон и решил, что если после двух гудков полковник не подойдет к телефону, то будить его он не станет. Трубку сняли сразу.
— Филипп Степанович, извините…
— А, это ты…
— Я думаю, что лучше будет, если мы с Рудаковым сегодня придем к вам. Именно сегодня. Это избавит меня от всевозможных объяснений. И вообще можно его сразу подключить. Он знает местные условия. Парень надежный. Я за него ручаюсь, комсомолец…
— Хорошо, сделаем. Отдохни. У тебя будет трудный день.
Кузьма направился на станцию. «Кажется, сегодня там Музыкантов дежурит».
Дверь на станцию оказалась открытой. Толя Музыкантов уже встал с жесткого ложа, сооруженного из трех дубовых стульев казенного образца. Кузьма прошел по коридору и остановился в дверях дежурки. Музыкантов сидел на стуле спиной к Кузьме. Потом он поднялся, постоял, задумчиво глядя на море в окно, потом отвесил кому-то низкий поклон и несколько раз перекрестился. Кузьма на цыпочках вышел в коридор, затем, нарочито громко топая, вошел в дежурку.
— Кто это? — испуганно прошептал Музыкантов.
— Это я, Толя, это я. Ты думал, начальник пришел тебя проверять?
— Нет. Время раннее, кто знает, кого может принести в такую рань… А ты чего не спишь-то?
— Да вот запровожался, а смена в семь часов. Думаю, зачем домой идти, хозяйку тревожить, когда можно на станции отдохнуть немного до смены.
— Ну и правильно, — согласился Толя с довольно кислой физиономией. Кузьма отметил про себя, что Музыкантов чем-то недоволен. — Ложись вот на столе, постели телогрейку, а я пока убираться буду. Все веселее.
— А ты чего один дежуришь? Привел бы друзей, приемник бы послушали. Ребятам ведь все равно где спать, улеглись бы все вместе в дежурке, было бы веселее, — говорил Кузьма, а сам думал, как бы начать разговор. Ему не верилось, что Музыкантов может всерьез верить в бога. Тогда почему он крестился? Можно подурачиться, но для этого нужна аудитория. Не похоже, что серьезный Музыкантов способен дурачиться спросонья перед самим собой. — Ну я буду укладываться, — сказал Кузьма, широко зевая. — А то давай помогу.
— Не мешай, и то ладно…
— Суров ты, Толя, вот и друзей вокруг тебя немного. Вон у Рудакова отбою нет от желающих подежурить вместе с ним.
— Пустозвон он, твой Рудаков, и друзья у него пустозвоны. Дождется он, что выгонит его начальник со станции. Уже сколько предупреждений было…
— Но ведь скучно одному…
— Как-нибудь сам с друзьями разберусь. Без подсказок. Ты здесь новичок, вот и не суйся в чужие дела.
— Да ты не сердись. Это я так, к слову…
— Я не сержусь. Не люблю, когда мне указывают. Понятно?..
— Вот ведь ты какой свободолюбивый, а в бога веришь…
Музыкантов вздрогнул. Выпустил из рук веник, тот мягко упал ему на ногу, да так и остался лежать.
— С чего ты взял?
— Вся станция знает… — неопределенно ответил Кузьма.
— Врешь. Кто тебе наболтал?
— Неважно. Ведь это правда?
— Какое тебе дело? — Он нагнулся за веником, чтобы скрыть растерянность. Стал беспорядочно подметать. Водил веником по одному и тому же месту.
— Хватит тебе пыль поднимать, — не выдержал Кузьма, — ведь все равно не метешь. Положи веник, садись, поговорим.
— Не о чем мне с тобой разговаривать. Ты зачем сюда приехал? Отдыхать? Вот и отдыхай. И поменьше задавай вопросов. А то как бы… — Он посмотрел на Кузьму с такой беспомощностью, она настолько не вязалась со словами угрозы, что тот улыбнулся.
— Ну, вот. Теперь ты меня пугать начинаешь. Это же несерьезно… Я же тебя так, по дружбе спрашиваю. Просто интересно, как это молодой парень может верить в бога, когда моя бабка в нем разуверилась.
— Вот я тебе по дружбе и не отвечу.
— Чудной ты парень, — сказал Кузьма миролюбиво. Он укрылся телогрейкой и поверх нее грандиозным бушлатом боцмана. Блаженно потянулся: — Ну живи, как знаешь. Только с богом скучнее, никакой самостоятельности.
— Что ты знаешь? — уже успокоившись, спросил Музыкантов. — Только то, чему тебя в школе учили: «Бога нет, дети. Человек произошел от обезьяны. Гагарин бога не нашел». А вы сидите и как бараны повторяете за учителем: «Бога
