наверное, тоже соответствующе, как-нибудь на букву «ш», Штрассенбокль.
— А ты чего не выходишь? — спросил Штрассенбокль по-русски.
— У меня недостаточность, — ответил я.
— Какая еще недостаточность?
— Общая. Могу показать, если хотите.
Я стал задирать майку.
— Нет, не надо, верю. — Шуттерфлюг усмехнулся и отправился на место водителя.
А я устроился поудобнее, надул подушку для шеи и подумал, что буду каждый раз придумывать ему новую фамилию, для развития фантазии. Задремал, сквозь сон до меня доносились дружные вскрики, хлопки в ладоши, смех и прочее прощание славянки, кажется, кто-то стучал в барабан и дул в трубы. Хотя вполне может быть, что это мне приснилось.
Спал я, кажется, долго, проснувшись же, обнаружил, что автобус вовсю катит по федеральной трассе. По сторонам мелькали деревни разной стадии заброшенности, постоялые дворы с заправками, лесопилки с горами отработки, всякая прочая разруха, я вздохнул счастливо и свободно, отметив с удовольствием, что путешествие началось.
Путешествие началось! Дом остался позади, остался позади город, и юная журналистика, и всякая прочая дребедень, впереди была дорога и море удовольствия. Я не сомневался, что лучшие люди нашего города оправдают мои ожидания. Я очень надеялся, что они мои ожидания превзойдут.
Я счастливо улыбнулся и огляделся.
На соседнем ряду сидел Жмуркин, двигал бровями, изучал записную книжку, и на лице у него блуждало некое сомнение. Я его понимал. Если честно, я бы на его месте остановился бы километров через пятнадцать и выкинул бы всех лучших в канаву. Ну, кроме немцев, о них мы ничего не знали, может, они вполне приличные.
Немцы, кстати, держались кучно, устроились на первых сиденьях и молчали. Дитер смотрел в окно, Болен смотрел в навигатор, Александра читала, кажется, что-то на русском. «Prestuplenie und Nakazanie».
Александра была, кстати, ничего, то есть сразу мне как-то понравилась. Глаза большие, и лицо осмысленное, душа проглядывает, кажется, у нее папа дирижер оркестра. Девушка из интеллигентной немецкой семьи, одним словом. Правда, к ней тут же стал липнуть Лаурыч, причем, как мне показалось, с явного одобрения матери, видимо, Лаура Петровна очень хотела укреплять международные отношения. Но Лаурыч меня не очень смущал, если честно, Лаурыча в потенциальной схватке за сердце Александры можно было не учитывать, я его сморчком перешибу. Да и Александра… Могу поспорить на правое ухо, что с Лаурычем Александра дружить не станет.
Поэтому я немного успокоился и побеседовал со Жмуркиным. Опять же о немцах.
— Немцы отборные, — заверил Жмуркин. — В смысле, сам отбирал.
— То есть?
— В прошлом году в Шартомский монастырь приезжала группа скаутов, двадцать человек.
— Скауты?
— Юные разведчики, — пояснил Жмуркин. — Баден-Пауэлл, нашивки на рукаве, все такое. Забыл, что ли? Икона, монастырь, скаут-мастер Буров?
Действительно, подзабыл. Времени вроде мало прошло, а точно сто лет. Так все это далеко.
— Так вот, приезжали немецкие скауты в российский монастырь, примерно как у нас тогда. Я курировал.
— И как?
— Плачевно. Швабский хор мальчиков, угодивший в племя людоедов, примерно в этой плоскости.
Жмуркин поморщился.
— Плачевно, брат, уныло, друг. Я заранее предупреждал немецкую сторону — нужны стойкие дети, привыкшие переносить лишения, трудности, неприхотливые в быту. Лучше всего из бывших наших или хотя бы родившиеся в этих семьях. На крайний случай малолетние немецкие преступники. Но наши не захотели возвращаться, преступники тоже отказались, немцы скаутов и подогнали. Как самых-самых оловянных. Хотя я их сильно предупреждал.
Жмуркин похлопал себя по лбу блокнотом.
— В первый же день, знаешь ли… Ну, в сам монастырь нас, само собой, не пустили, мы в лесу расположились, рядом — ну, как обычно это делается. Там специальная площадка отведена, кусты повырублены, туалеты поставлены, череп лося. Лагерь как лагерь, вполне себе на уровне. Так там эти немецкие скауты мне в первый же вечер такое закатили…
— Сортиры? — угадал я.
— Само собой. Все вроде бы ничего, песни пели, узлы вязали, а потом одна девочка посетила… Короче, с ней истерика приключилась. Кричала: милый дедушка, Франц Альгемайнович, забери меня отсюда, немедленно, здесь… Здесь… Как это будет на языке Гёте? Arsch dem Welt?
С языком немецкой классики я был немного знаком.
— Все так плохо? — спросил я.
— Еще хуже. Семь человек продержались десять дней, потом и их комары доконали. Они, видите ли, думали, что в лесу комаров нет.
— Как?
— Так. У них в Германии комаров нет — и под каждым кустом ватерклозет. Так-то. Через неделю пришлось вызывать вертолет, эвакуировать их в срочном порядке… Классика жанра.
— А этих где нашел?
Жмуркин ухмыльнулся.
— О, эти, — он кивнул на белобрысые затылки. — Эти — серьезные люди. Девчонка… Эта, Александра… Она, во-первых, музыкант — то есть все время в разъездах. Я посмотрел на ее послужной список — она даже в Алжире была с концертами, не думаю, что у нас хуже Алжира. Во-вторых, у нее папа военный…
— Ты говорил, он дирижер оркестра, — напомнил я.
— Ну да, дирижер. Военного оркестра бундесвера. Воспитание суровое, девчонка закаленная. Я думаю, потянет.
— А пацаны?
— Томеш и Кассиус…
Дитер и Болен.
— Томеш и Кассиус тоже не лопухи, подготовленные ребята. Только глухонемые.
Тут уж я едва не рассмеялся, перед этим сам едва не утратив дар речи. Пятахин — поэт, Лаурыч — математик, Иустинья топилась в проруби, Дитер и Болен — глухонемые. Отличная у нас компания, хоть парашютную школу открывай. Пятахин, деревень, Иустинья, дочь сатаниста, все как надо.
— То есть не глухонемые, а с альтернативным восприятием, — поправился Жмуркин. — Радикально тугоухие. Сам понимаешь, такие ребята гораздо крепче обычных, закалены невзгодами и все такое. В прошлом году, между прочим, ездили на озеро Байкал с экспедицией, продержались полтора месяца, сами еду готовили, сами носки стирали. И к сортиру полевому привыкли, и к кильковому супу. Интересуются, короче, русской культурой.
Жмуркин сказал это серьезно. А может, и нет, я не понял.
— Нет, однозначно хорошие ребята, по-русски по губам легко читают, не сопли, короче. Кроме того, Томеш художник, а Кассиус…
Чем занимался Кассиус, Жмуркин подзабыл, заглянул в шпаргалку.
— Кассиус, короче, дайвер вроде как.
— Глухой дайвер?
— Ага. Но не просто. Он занимается… дельфинотерапией. Одним словом, разные инвалиды… ну, то есть альтернативно мобильные, они плавают с дельфинами, и от этого им вроде как лучше становится.
Я посмотрел на Дитера и Болена с уважением. Почему-то — не знаю почему, мне представлялось, что эти — настоящие. Дитер умеет рисовать, Болен ныряет с дельфинами. Это тебе не Паша широкого профиля, специалист в разных областях знаний, остолоп.
— Да, компания хорошая подобралась, — согласился Жмуркин. — Поэты, спортсмены, филантропы… Меня вот эта Жохова смущает только…
Это он
