как с ней случилась та история, и когда они уже вернулись в город, мать попросту отрезала половину спутанной косы, измучившись вычесывать колтуны и репей. Конечно, если бы не болезнь дочери, Ираида бы никогда не сделала подобного, но и ее нервы были тогда на пределе.
Взглянув на себя в зеркало, Полина пригладила волосы на висках и еще раз проверила, хорошо ли заколот пучок на затылке. В отражении заметила букет, стоявший на кухонном столе. Что ж, стоит только вспомнить насмешливый взгляд Сайганова, чтобы все понять и не тешить себя иллюзиями. А впрочем, ничего странного и тем более обидного во всем этом не было. Спасибо за цветы, мне очень приятно — именно так она и сказала киношному колдуну.
Выйдя за порог, позвонила к соседке. Тетя Люся долго смотрела в глазок и только после того, как уточнила, Полина ли это, отперла дверь.
— Куда это ты на ночь глядя? — спросила, заметив рюкзак.
— В монастырь, — ответила Полина, протягивая ключи.
— А… — обомлела соседка. — Мать в курсе?
— Конечно, куда ж без нее, — Полина подняла глаза и задумчиво посмотрела в потолок, стараясь припомнить, все ли взяла. — Там букет на столе. Если хотите, можете взять. И в холодильнике остались молоко, овощи. Манник еще есть, половинка.
— О господи… А как же…
— Теть Люся, все что вам нужно, возьмите. Приеду, схожу за свежими продуктами. У меня же отпуск.
— Тьфу ты, зараза, — замахала руками соседка. — Напугала! Езжай с богом. За квартиру не беспокойся. Я-то ведь никуда не уеду. Разве что в магазин выскочу. Так что все в порядке будет. И это, свечей монастырских мне привези! Я тебе сейчас денег дам…
— Не надо, теть Люся! Если не забуду, то привезу, — пообещала Поля и выдохнула только тогда, когда вопросы закончились, а соседская дверь захлопнулась.
Можно было не сомневаться, что не успеет Полина выйти из подъезда, как тетя Люся сразу же побежит звонить Ираиде, чтобы доложить не только об отъезде ее дочери, но и о букете. Разговор их плавно перейдет на личную жизнь и таинственного поклонника. И вполне вероятно, что завтра к обсуждению подключится Ольга Ивановна, если уже не настучала о визите черноокого красавца. Теперь им хватит домыслов и разговоров на все то время, пока Полины не будет в городе. Что ж, пусть развлекаются.
Волноваться Полина начала, когда вышла из троллейбуса и направилась к гостинице. Одно дело быть уверенной в том, что тебя ждут, и совсем другое оказаться лишней. Но следовало признать, что это был ее единственный план, поэтому и соответствовать ему приходилось, сдерживая страхи и сомнения.
На стоянке Полина оказалась в половине восьмого. Покрутив головой и не заметив никакого движения, она скинула рюкзак на землю. Наверное, нужно было зайти в гостиницу, опять обратиться на ресепшн или позвонить Кушнеру, но сделать это было очень сложно. Как бы Полина не пыталась, но побороть застенчивость и справиться с сомнениями так и не смогла.
Когда на стоянку перед «Перуном» въехал серебристый микроавтобус, она подхватила рюкзак и оттащила его в сторону, будто могла чем-то помешать. Из окна на нее цепко глянул пожилой водитель и вдруг неожиданно мягко спросил:
— Дочка, ты не из киношников будешь?
— Я? Да… то есть… А почему вы решили, что я…
— Смотрю, стоит такая тончивая[4] да баская[5], получается, я по адресу.
Полина не успела ничего ответить, как со стороны гостиницы послышались голоса. Обернувшись, она увидела киногруппу в полном составе, двигавшуюся в их сторону.
Впереди, размахивая руками, шел Кушнер. Заметив Полину, он широко улыбнулся:
— А я думал вы не придете, Скородумова!
— Скороходова, — поправила его Полина, сцепив перед собой пальцы рук.
— Я пошутил, — усмехнулся он. — Скородумова — потому что быстро принимаете решения.
Он подошел к водителю и, перекинувшись с ним парой слов, дал отмашку загружаться. У Геннадия Викторовича в руках был угловатый чехол, и Полина сразу же подумала о камере. На тележке, которую везли за ним, были сложены сумки, которые сразу же стали аккуратно затаскивать в микроавтобус. Костров кивнул Полине и кинулся помогать Геннадию Викторовичу. Сайганов наблюдал за происходящим в свойственной ему меланхоличной манере чуть поодаль. Мара и Алла, держались вместе и о чем-то оживленно переговаривались, бросая на Полину колкие взгляды.
— Ужо успеем вовремя. Споноровно[6] надоть… — водитель помогал закладываться в салон, руководил, деловито указывая остальным, что делать.
Кушнер подошел к Полине.
— Ну как, готовы?
— Готова, — кивнула она. — Знать бы еще, что нас ждет, — добавила, передавая рюкзак водителю. — Я хотела сказать спасибо за…
— Нас ждут мистика, ужасы и тайны! — перебил ее режиссер и сделал «страшные» глаза.
— Лева, ты бесподобен! — Мара послала ему воздушный поцелуй. — Обожаю тебя!
— Кошка драная, — тихо сказала Аллочка себе под нос, оставив Мару и торопливо направляясь к автобусу.
Полина вздрогнула, услышав подобное в адрес молодой актрисы, и проводила Аллу взглядом, отметив опустившиеся плечи и подрагивающие руки. На Аллочке был спортивный костюм в ярких разводах, а на ногах — растоптанные туфли на низком ходу.
«А ведь ей уже немало лет!» — подумала Полина. Точно не сорок, как она решила в первую встречу. Пожалуй, правильно выставленный свет и мог скинуть лет десять, но сейчас было уже не скрыть сухую натянутую кожу на щеках и дряблую шею. И Мара еще свежа по сравнению со старшей коллегой, но глаза выдают жизненный опыт, который, скорее всего, был не таким уж и радужным. У обеих актрис на макушках торчали солнцезащитные очки, которые они видимо использовали для того, чтобы скрыть себя от любопытных глаз. Но сейчас, в приглушенном мареве летнего вечера это было ни к чему, да и толпы фанатов вокруг не наблюдалось.
— Не обращайте внимания, — усмехнулся Кушнер, заметив, как приподнялись у Полины брови. Кажется, он тоже слышал то, что сказала Алла. — Издержки профессии.
— О, я совсем не хотела… — Полина поправила волосы, отвлекаясь от происходящего и стыдясь своего любопытства. Чтобы как-то сгладить ситуацию, она сказала: — Они так похожи, как мать и дочь. Но ведь они не родственники? Их сходство нужно для сериала?
— Ну, можно и так сказать, — туманно ответил Кушнер.
Отряхивая руки, подошел Костров, и режиссер отвлекся, тут же направившись к автобусу.
— Не родственницы, — хмыкнул художник, склоняясь к уху Полины. — Жёны.
— Жёны? — удивилась она. — Чьи?
— Лёвы Кушнера, чьи же еще. Первая и последняя. То есть, правильнее говорить — крайняя.
Полина открыла рот и не нашлась, что сказать. Да и какой смысл что-то еще спрашивать?
— Значит, все-таки решили
