А оставшуюся часть дня курит, пьет и спит.
Чтобы немного усмирить приступы гнева, накатывающие на меня всякий раз, когда мы встречаемся, я заставляю себя вспоминать о контракте. Я считаю дни до торжественного ужина, продолжая связывать омаров попарно, чтобы их хвосты оставались прямыми в процессе готовки. Сдвиги в работе есть, но конца и края пока не видно. Нам нужны клиенты. А главное, нам нужна помощь. Профессионалы и в зале, и у плиты.
Я разослала объявления во все кулинарные и ресторанные школы по всем крупным окрестным городам. Связалась с кое-какими парижскими знакомыми, которые еще не вычеркнули меня из списка контактов, а заодно осознала, как мало таковых осталось. Но все впустую. Ни единой кандидатуры. Такое ощущение, что этот ресторан проклят и вся округа сговорилась его игнорировать.
Но я не отступаю. Я упрямая. Неутомимая. Одинокая. Я выкладываюсь, наводя порядок в зале, перекрашивая стены, полируя дерево, натирая плитку дегтярным мылом. И нахожу в этих хлопотах неожиданное утешение.
Предприниматели, к которым я обращаюсь, все как один заняты выше головы. Я подозреваю, что тут дело и в моем статусе «чужака». Баски подозрительны. Путем долгих уговоров мне удается пригласить маляра. Интерьер дома преображается. Я вешаю шторы – длинные отрезы гранатового бархата, согревающие зал. Расставляю по углам торшеры, меняю люстры и развешиваю по стенам картины – абстрактные полотна, придающие обстановке особый шик.
Утром, когда приезжает грузовик с новой мебелью, Пейо не соизволил спуститься и помочь мне. Ну и плевать, справляюсь сама. Сжимая зубы, когда подступает отчаяние.
Сегодня, когда Медведь наконец выползает из своей берлоги, зал не узнать. Я терпеливо дожидаюсь, сидя в кресле. Как он отреагирует? Заранее предвкушаю эффект. Ловлю каждый звук. Весь ритуал его пробуждения я уже знаю наизусть. Тяжелые шаги на лестнице. Шарканье стоптанных башмаков по полу. Бесформенный силуэт в коридоре. Который внезапно застывает.
Молчание.
Я не могу удержаться:
– Ну как? Тебе нравится?
Ноль реакции. С непроницаемым видом он обводит зал взглядом. И уходит на кухню готовить себе кофе.
В обычный день я бы не обратила на это внимания. Но сегодня берет верх желание то ли сцепиться врукопашную, то ли закрепить за собой победу, и я иду следом.
– Кто-то должен наконец встать у плиты! – бросаю я. – Никаких гамбургеров и улиток, переходим на высший уровень.
Я протягиваю ему несколько тщательно скрепленных листочков. Там все детально описано, и ингредиенты, и рецепты. Я даже нарисовала, каким вижу оформление тарелок. Ясно. Эффектно. Четко.
Он вскидывает брови, не отрываясь от кофеварки, куда засыпает молотый кофе.
– Возьми! – настаиваю я, помахивая листками.
Машина включается с дьявольским шумом. Возвышаясь неподвижной скалой в аромате кофе, Пейо по-прежнему меня не замечает.
Роми в шелковом халатике, обшитом перьями, курит с насмешливым видом, облокотившись на стол. Она следит за происходящим так же увлеченно, как за телесериалами, которые смаковала по воскресеньям за закрытыми ставнями.
Медленным движением Пейо берется за свой журнал и обмакивает губы в дымящуюся жидкость. Потом поднимает голову.
– Мне это ни к чему.
Роми прыскает.
– Что значит «ни к чему»? – выговариваю я, стараясь сохранить спокойствие. – Мы открываемся через восемь недель, не мешало бы подготовиться.
Он протягивает вялую руку и пробегает глазами меню, прежде чем положить его на стол.
– В моем ресторане я предпочитаю другую кухню.
– В твоем ресторане?
В груди у меня поднимается волна ярости. Необоримая. Я встаю. Смотрю ему в глаза.
– А теперь слушай меня хорошенько. Одно дело – игнорировать меня. Оставить на мне все хозяйство, всю работу, все то, что позволит ресторану процветать и чем ты не имеешь мужества заниматься. Ты раздражен, обманут в ожиданиях, твое мужское эго задето, все это мне знакомо и привычно, я перетерплю. Но вот кухню тебе лучше взять на себя. Правила поменялись, нравится тебе это или нет. Поэтому будь так любезен, напяль свой фартук и приступим к работе.
Он смотрит на меня. И разражается хохотом, идущим из самой глубины груди. Издевательским, высокомерным смехом того, кому все по барабану.
– А кого ты собираешься приглашать в свой ресторан, перед кем расстилать твои новенькие отглаженные белые скатерти, а? Перед парижанами? Журналистами? Ах нет, прости, я забыл, журналистов больше не интересует твоя кухня, их теперь интересуют твои срывы и скандалы, верно? Кстати, я тоже имею право быть свидетелем? «Уф! Когда Элизабет Клермон выходит из себя, тут только держись!»
Роми застывает. Ее сигарета повисает в воздухе. Только тонкие перья вокруг запястий мягко колеблются, теряясь в завитках дыма.
– Ну ты и…
– И кто же? А сама ты кто, а? Со своим надутым видом, аккуратно сколотыми рецептиками и овощами в вакуумной упаковке? Ты так и не поняла, что от тебя шарахаются как от чумы?
У меня перехватывает дыхание.
– От меня? Это от меня шарахаются как от чумы? Да чья бы корова мычала! И это говорит затворник, беседующий только с бутылкой в надежде, что жена все-таки вернется, да мне просто…
– Что ты об этом знаешь? – орет он с внезапно исказившимся от гнева лицом. – Ничего ты обо мне не знаешь! Ничего не знаешь об этих местах, о здешних жителях, об их обычаях. Ты приехала, чтобы брать. Отдавать тебе нечего. Только посмотри на эти свои рецепты! И это называется «кухня»? Втирай кому-нибудь другому! Кроме как доставать меня с утра до вечера своими расчетами, бюджетами, планерками, что ты такого сделала, а? Лично мне никому ничего доказывать не нужно. А вот тебе, как я наслышан, нужно позарез. Так что отцепись от меня!
И он выходит из кухни, не дав мне времени ответить.
В ярости я оборачиваюсь, ища одобрения Роми. Она исчезла. Я хватаю кастрюлю со стойки. И изо всех сил бросаю ее через всю кухню. На стене остается красный след. Кровавый.
Бальтазар
Разумеется, я вернулся. Больше того, я примчался.
Я получил ее записку, в которой было всего несколько строк: мол, ей меня не хватает и мы должны отпраздновать наше воссоединение. Под празднованием она подразумевала шампанское, избранных гостей, скачущих зебр и развеселых циркачей, ведь у маркизы никогда не было недостатка ни в новых идеях, ни в друзьях, и казалось, будто каждый новый прием превосходит предыдущий. Итак, получив записку, я сначала решил было ею пренебречь. Она об этом так и не узнала. Моя решимость испарилась, стоило мне увидеть округлое и нежное «Р», которым она небрежно подписалась.
Глупый наивный Малой, коим я был, все же умудрился состроить сердитую гримасу, когда мы остались наедине. Она рассмеялась.
– Что с тобой? Злая муха укусила?
Я храбро встал на защиту своих интересов: неужели я не стою большего, чем это навязанное мне ожидание, да за кого она меня держит? Я для нее что, просто игрушка? И, кстати, где она была все последние дни?
Роми замерла. Значит, я приезжал на виллу без ее разрешения? Ее взгляд переменился. В нем мелькнул страх. Неужели я произвел на нее такое сильное впечатление? Я, со своими худосочными ногами, мятой шляпой и подтяжками? Роми не любила, чтобы публику пускали за кулисы. Ведь пропадала вся магия. После этой, самой первой нашей ссоры ее настроение омрачилось. Я что-то испортил. Или же, вполне возможно, наша история была изначально обречена, как скажу я себе позже, через долгие годы, стоя в одиночестве на одной из улочек Монмартра в глубокой ночи.
В тот вечер мы, конечно же, помирились. Волшебная атмосфера летнего вечера, живой оркестр, шампанское, доносящийся снизу смех, проникающий в окно и забирающийся к нам под одеяло – все это взяло верх над размолвкой. Мы танцевали допоздна, а потом ждали, когда займется рассвет, развалившись в алых бархатных креслах. На экране великая Элизабет Тейлор. Роми питала к ней особую слабость и раньше всех прочих заявила, что Тейлор станет суперзвездой. В то время актриса играла девушек на выданье в фильмах вроде «Отец невесты» производства студии Metro-Goldwyn-Mayer. Мы были
